Страница 61 из 66
— Я не пью портвейна, — сказала Сара.
— Милая моя девочка, что вы так перепрыгиваете с одного на другое? Давайте подождем и не будем решать насчет портвейна, пока не доберемся до сыра: у них тут превосходный «уэнслидейл». Я только хотел сказать: пожалуйста, будьте разумны. Живите спокойно здесь, с вашей свекровью и вашим сыном…
— И сыном Мориса.
— Возможно.
— Что значит — возможно?
— Вы же встречались с этим человеком — Корнелиусом Мюллером из БОСС, такой несимпатичный тип. А имечко! Так вот, у него такое впечатление, что настоящий отец… дорогая моя, вы уж извините меня за то, что я выскажусь напрямик… Я не хочу, чтобы вы совершили ту же ошибку, какую совершил Морис…
— Вы говорите не очень-то напрямик.
— Так вот, Мюллер считает, что отец ребенка — из ваших.
— О, я знаю, кого он имеет в виду… Даже если бы это была правда, тот человек мертв.
— Он не мертв.
— Конечно же мертв. Его убили во время бунта.
— А вы видели его тело?
— Нет, но…
— А Мюллер утверждает, что он благополучно сидит под замком. Осужден пожизненно — так говорит Мюллер.
— Я этому не верю.
— Мюллер утверждает, этот человек готов предъявить свои отцовские права.
— Мюллер лжет.
— Да, да. Вполне возможно. Не исключено, что это подставная фигура. Сам я еще не занимался законной стороной дела, но сомневаюсь, чтобы этот человек сумел что-либо доказать в наших судах. Ребенок записан в вашем паспорте?
— Нет.
— У него есть собственный паспорт?
— Нет.
— В таком случае вам придется просить о выдаче ему паспорта, чтобы вывезти его из страны. А это значит пройти через уйму бюрократических препон. Люди, выдающие паспорта, могут быть иногда очень, очень медлительны.
— Какие же вы мерзавцы. Вы убили Карсона. Вы убили Дэвиса. А теперь…
— Карсон умер от воспаления легких. А бедняга Дэвис — у него был цирроз.
— Это Мюллер говорит, что он умер от воспаления легких. А вы говорите, что у Дэвиса был цирроз, теперь же вы угрожаете мне и Сэму.
— Не угрожаю, дорогая моя, а советую.
— Ваши советы…
Ей пришлось умолкнуть. Подошел официант, чтобы убрать тарелки. У доктора Персивала тарелка была почти чистая, на тарелке же Сары так и осталась большая часть еды.
— Как насчет старинного английского яблочного пирога с гвоздикой и по кусочку сыра? — спросил доктор Персивал, пригнувшись к ней с видом соблазнителя и произнеся это тихо, точно он называл цену за определенные услуги.
— Нет. Ничего. Я больше есть не хочу.
— Ах, боже мой, в таком случае — счет, — разочарованным тоном сказал доктор Персивал официанту и, когда официант ушел, с укоризной добавил, обращаясь к Саре: — Миссис Кэсл, не надо сердиться. Во всем этом нет ничего личного. А если будете сердиться, наверняка примете неверное решение. Все дело веди в том, в каком ты ящичке, — начал было он философствовать и оборвал сам себя, словно найдя эту метафору в данном случае неприемлемой.
— Сэм — мой ребенок, и я повезу его с собой куда захочу. В Москву, в Тимбукту, в…
— Вы никуда не сможете повезти Сэма, пока у него не будет паспорта, а я не хотел бы, чтобы Пятое управление приняло превентивные меры против вас. Если же они узнают, что вы подали прошение о паспорте… а они об этом узнают…
Она демонстративно встала и пошла из зала, — пошла, даже не оглянувшись, предоставив доктору Персивалу дожидаться счета. Пробудь она там минутой дольше, она не уверена, что не воспользовалась бы ножом, который лежал у ее тарелки для сыра. Сара видела однажды, как вот такого же раскормленного белого человека вроде доктора Персивала зарезали насмерть в общественном саду в Йоханнесбурге. Казалось, сделать это было так легко. У двери она обернулась и посмотрела на доктора Персивала. Металлическая решетка на окне за его спиной создавала впечатление, будто он сидит за столом в полицейском участке. Он явно следил за ней взглядом и сейчас, подняв указательный палец, незаметно покачал им. Это могло означать и порицание и предупреждение. Ей было безразлично, что именно.
2
Из окна на двенадцатом этаже большого серого дома Кэслу видна была красная звезда над университетом. Открывавшаяся отсюда панорама была по-своему красива, как красивы все города ночью. А при дневном свете все становилось унылым. Кэслу дали понять — особенно Иван, который встретил его самолет в Праге и препроводил Кэсла в некое место с непроизносимым названием под Иркутском, где с него снимали информацию, — что ему необычайно повезло с квартирой. Она принадлежала — а это были две комнаты с кухней и отдельным душем — недавно умершему товарищу, который успел до своей смерти почти полностью обставить ее. Обычно в предоставляемой квартире стояла лишь плита — все остальное, включая унитаз, следовало покупать самому. Это было нелегко и требовало много времени и сил. Кэслу иногда приходило на ум, что, возможно, тот товарищ потому и умер — слишком изнурила его долгая охота за зеленым плетеным креслом, коричневым диваном без подушек, твердым как доска, и столом, выглядевшим так, точно его красили соусом. Черно-белый телевизор последней модели был подарком правительства. Иван не преминул сообщить об этом, когда они приехали смотреть квартиру. По тому, как он это произнес, можно было догадаться, что сам он сомневается, заслужил ли Кэсл такой подарок. Иван показался здесь Кэслу не более приятным, чем в Лондоне. Возможно, он обиделся, что его отозвали, и считал, что повинен в этом Кэсл.
Наиболее ценным предметом в квартире был, судя по всему, телефон. Аппарат был покрыт пылью и отключен, но все равно являл собою символическую ценность. Настанет день — возможно, скоро, — и им можно будет пользоваться. Кэсл будет говорить по нему с Сарой — он готов был все отдать, чтобы услышать ее голос, какую бы комедию ни пришлось разыгрывать для тех, кто вздумает их подслушивать, а подслушивать их, безусловно, будут. Достаточно Кэслу услышать ее — и легче станет выносить долгое ожидание. Однажды он завел разговор об этом с Иваном. Кэсл заметил, что Иван предпочитает говорить на улице, даже в самые холодные дни, и, воспользовавшись тем, что на обязанности Ивана лежало показывать ему город, Кэсл решил заговорить с ним возле большого универсального магазина ГУМ (он чувствовал себя здесь почти как дома, так как здание напоминало Хрустальный дворец, который он видел на снимках). Он спросил:
— Как ты думаешь, можно будет включить мне телефон?
В ГУМ они ходили за дубленкой для Кэсла: на дворе стоял двадцатиградусный мороз.
— Я спрошу, — сказал Иван, — но, по-моему, пока что тебя не хотят рассекречивать.
— И долго это продлится?
— В случае с Беллами было долго, но ты не такая важная шишка. Вокруг тебя большого шума не поднимешь.
— А кто это Беллами?
— Ты же должен его помнить. Занимал важное место в вашем Британском совете. В Западном Берлине. Это всегда было хорошим прикрытием, верно, как и Корпус мира?
Кэсл не стал опровергать — не его это дело.
— О да, по-моему, припоминаю.
Беллами перебежал к русским в ту пору, когда Кэсл в величайшей тревоге ждал известий о Саре в Лоренсу-Маркише, и сейчас он не мог восстановить в памяти подробности этого дела. С какой стати человеку, работавшему в Британском совете, было бежать, и какие выгоды или какой вред мог кому-либо принести такой перебежчик.
Кэсл спросил:
— Он еще жив? — Казалось, эта история произошла бесконечно давно.
— А почему нет?
— Что же он делает?
— Живет на нашем попечении. — И добавил: — Как и ты. О, мы придумали для него занятие. Он работает консультантом в нашем издательском отделе. У него есть дача за городом. В общем живет куда лучше, чем жил бы дома на пенсию. Я думаю, так же поступят и с тобой.
— Посадят на даче и дадут читать книги?
— Да.
— А много нас таких — я хочу сказать, тех, кто живет на вашем попечении?