Страница 41 из 66
— У вас нет с собой «Молтизерс», старина?
Тут Дэйнтри не без смущения вспомнил, где они встречались.
— Как насчет того, чтобы пообедать, полковник?
Баффи — это же не имя, а нелепица. Наверняка у этого малого есть другое, но Дэйнтри тогда так его и не узнал. Он сказал:
— Извините. Обед ждет меня дома. Это была ложь, но не вполне. До того как отправиться на Ганновер-сквер, Дэйнтри вынул из холодильника банку сардин, а кроме того, у него еще оставалось немного сыра и хлеба от вчерашнего обеда.
— В таком случае пошли выпьем. Обед дома всегда может подождать, — сказал Баффи, и Дэйнтри ничего не сумел придумать, чтобы отказаться.
Было еще рано, и в баре находилось, кроме них, всего двое. Они, видимо, достаточно хорошо знали Баффи, ибо встретили его безо всякого восторга. Но Баффи, видимо, это было безразлично. Он обвел рукой присутствующих, включая бармена, как бы представляя им Дэйнтри.
— Это полковник. — Оба посетителя из чистой вежливости буркнули что-то в адрес Дэйнтри. — Так и не узнал на этой охоте вашей фамилии, — заметил Баффи.
— А я так и не узнал вашей.
— Мы встречались, — пояснил Баффи, — у Харгривза. Полковник из этих ребяток «шито-крыто». Что-то вроде Джеймса Бонда.
Один из двоих сказал:
— Так никогда и не прочел ни одной книжки Иана [имеется в виду Иан Флеминг].
— Слишком они сексуальны, на мой вкус, — сказал второй.
— Чрезмерно. Я не прочь побаловаться, как любой мужчина, но разве секс так уж важен, верно? Во всяком случае, не то, как это происходит.
— Что будете пить? — спросил Баффи.
— Сухой мартини, — сказал полковник Дэйнтри и, вспомнив свою встречу с доктором Персивалом, добавил: — Очень сухой.
— Большой бокал очень сухого, Джо, и большой бокал розового. Действительно большой, старина. Не будь скупердяем.
Глубокое молчание воцарилось в маленьком баре, словно каждый думал о своем — о романе Иана Флеминга, об охоте, о похоронах. Баффи сказал:
— У нас с полковником общее пристрастие — «Молтизерс».
— «Молтизерс»? — выйдя из своего раздумья, заметил один из мужчин. — Я предпочитаю «Смартиз».
— Это еще что за чертовщина — «Смартиз», Дикки?
— Такие маленькие штучки с шоколадной начинкой, все разного цвета. А вкус у всех одинаковый. Но я, сам не знаю почему, предпочитаю красные и желтые. А лиловые не люблю.
Баффи сказал:
— Я видел, как вы шли по улице, полковник. Такое впечатление, если позволите, что вы вели сами с собой серьезный разговор. Государственная тайна? А куда вы направлялись?
— Всего лишь домой, — сказал Дэйнтри. — Я живу тут поблизости.
— Вид у вас был весьма мрачный. Я сказал себе: со страной, очевидно, что-то всерьез неладно. Ребята «шито-крыто» знают об этом больше, чем мы.
— Я иду с похорон.
— Надеюсь, не кто-то из близких?
— Нет. Сослуживец.
— О, с моей точки зрения, похороны всегда лучше свадьбы. Терпеть не могу свадьбы. Похороны — это конец. А свадьба… ну, это всего лишь достойный сожаления переход в новое состояние. Я бы скорее уж праздновал развод… но это тоже часто лишь переход к новой свадьбе. Такая уж у людей образуется привычка.
— Перестаньте, Баффи, — сказал Дикки, тот, что любил «Смартиз», — вы же сами об этом одно время подумывали. Нам все известно про эту вашу брачную контору. Чертовски вам повезло, что вы сумели вывернуться. Джо, подай-ка полковнику еще один мартини.
Дэйнтри, чувствуя себя несколько растерянно среди этих посторонних людей, залпом выпил первый бокал. И словно человек, выбравший наугад фразу из разговорника на незнакомом языке, сказал:
— Я был и на свадьбе. Не так давно.
— Опять «шито-крыто»? Я хочу сказать, женился кто-то из ваших?
— Нет. Это была моя дочь. Она вышла замуж.
— Бог ты мой, — вырвалось у Баффи, — вот уж никогда бы не подумал, что вы из этих… я хочу сказать, из женатиков.
— Одно не обязательно вытекает из другого, — заметил Дикки.
Третий мужчина, который до сих пор почти не раскрывал рта, сказал:
— Едва ли стоит проявлять такое высокомерие, Баффи. Я ведь тоже когда-то был таким. Хотя, кажется, чертовски давно. Собственно, это моя жена приобщила Дикки к «Смартиз». Помните тот день, Дикки? Мы сидели за обедом — атмосфера была довольно мрачная, так как мы уже чувствовали, что собираемся рушить старый дом. И моя жена вдруг изрекла: «Смартиз» — всего-навсего: «Смартиз»… Я так и не понял — почему. Очевидно, решила, что надо же о чем-то говорить. Вот уж кто умел соблюдать приличия.
— Не могу сказать, чтобы я это помнил, Вилли. У меня такое впечатление, что я знаю «Смартиз» чуть ли не с детства. Мне казалось, я сам их откопал. Подай-ка полковнику еще один сухой мартини, Джо.
— Нет, если вы не против… Мне, право, пора домой.
— Сейчас моя очередь угощать, — сказал человек по имени Дикки. — Налей ему доверху, Джо. Он же пришел с похорон. Надо его взбодрить.
— Я с малых лет привык к похоронам, — к собственному удивлению, сказал Дэйнтри, отхлебнув из третьего бокала сухого мартини.
Он вдруг понял, что говорит с этими чужими людьми свободнее, чем обычно, а большинство человечества было для него чужаками. Он бы сам с удовольствием поставил всем выпивку, только ведь завсегдатаями были тут они. Он к ним очень расположился, но в их глазах продолжал оставаться — в этом он был убежден — чужаком. Ему так хотелось рассказать им что-нибудь интересное, но столь многие темы были для него под запретом.
— Почему? В вашей семье что, было много покойников? — спросил Дикки с присущим алкоголикам любопытством.
— Нет, дело не совсем в этом, — сказал Дэйнтри: застенчивость его растворялась в третьем бокале мартини. Почему-то ему вспомнилась маленькая станция в провинции, куда он прибыл со своим взводом свыше тридцати лет тому назад, — указатели с названием станции были все убраны после Дюнкерка на случай возможного вторжения немцев. И сейчас Дэйнтри показалось, будто он снова сбросил с себя тяжелый вещевой мешок и тот со стуком упал на пол бара «У Уайта». — Видите ли, — сказал он, — мой отец был священником, так что ребенком я часто присутствовал на похоронах.
— Вот уж никогда бы не подумал, — сказал Баффи. — Скорее я считал бы, что вы из военной семьи — сын какого-нибудь генерала, командовавшего в прошлом полком, и все такое прочее. Джо, мой бокал вопиет, чтоб ты его наполнил. Но, конечно, если поразмыслить, так то, что ваш отец был священником, многое объясняет.
— Что же это объясняет? — спросил Дикки. По какой-то непонятной причине он был раздражен и склонен все оспаривать. — «Молтизерс»?
— Нет, нет, «Молтизерс» — это другое дело. Не стану вам сейчас об этом рассказывать. Слишком много заняло бы времени. Я просто имел в виду, что ведь полковник из этих парней «шито-крыто», ну и в известной мере к такого рода людям принадлежит, если подумать, и священник… Тайны исповеди и все такое прочее — они ведь тоже, знаете ли, из области «шито-крыто».
— Мой отец не был католическим священником. Он даже не принадлежал к высокой церкви [направление в англиканской церкви, тяготеющее к католицизму]. Он был капелланом на флоте. В первую мировую войну.
— Первая мировая война, — произнес мрачный человек по имени Вилли, который в свое время был женат, — это была война между Каином и Авелем [речь идет о сыновьях Адама и Евы Каине и Авеле, ссора между которыми привела к первой смерти на земле: Каин убил Авеля]. — Он произнес это безапелляционным тоном, словно желая поставить точку в никчемном разговоре.
— Отец у Вилли тоже был священником, — пояснил Баффи. — Большая шишка. Епископ, а тут — капеллан на флоте. Фанфары!..
— Мой отец участвовал в битве за Ютландию [имеется в виду морское сражение, которое произошло во время первой мировой войны (31 мая — 1 июня 1916 г.) между английским и германским флотами западнее полуострова Ютландия, разделяющего Северное и Балтийское моря], — сообщил им Дэйнтри. Он вовсе не собирался бросать кому-то вызов и противопоставлять участие в Ютландской битве епископской епархии. Просто всплыло еще одно воспоминание.