Страница 88 из 142
Тут силы оставили его. Друзья уложили его на мягкой мураве луга, а один из них пошел отыскивать отшельничью пещеру Эноны. Найти ее было нетрудно: ее выдавала неумолчная песнь жалобы из уст ее обитательницы. Коон — так звали троянца — быстрым шагом вошел в пещеру. «Да будет нам счастливой приметой, — сказал он с жаром, — что ты поешь про него! Он здесь, близ тебя, он смертельно ранен, он ждет помощи от своей давнишней подруги». Но Энона сурово покачала головой. «Я пою, — ответила она, — про Александра, своего погибшего друга; Париса, мужа Елены, я не знаю». Но Коон не прекращал своих просьб, и оскорбленная красавица дала себя наконец тронуть. Она взяла с собою разные целебные снадобья и последовала за троянцем на роковую поляну.
Парис лежал с закрытыми глазами; он был так прекрасен и теперь, с печатью смерти на лице! Энона прильнула к его устам, к его груди: да, он еще дышит, сердце еще бьется, но еле заметно: смерть еще не совсем оторвала его душу, но она уже на самом краю и вот-вот улетит. Энона вынула стрелу, перевязала рану, влила умирающему в рот живительного зелья… он вздохнул глубоко, веки дрогнули… да, смерть выпустила свою добычу! Еще несколько капель: прекрасный лик расцвел счастливой улыбкой, он втягивает в себя ее благовонное дыхание; да, несомненно, он чует ее присутствие. Боги! Неужели он ей возвращен, неужели прежнее счастье для них начнется вновь?
Вот уста дрогнули, они точно что-то шепчут… Энона с замиранием сердца прислушивается… да, они шепчут… слово… имя… имя: Е-ле-на…
Мгновенно она отпрянула от него; разбив сосуд с живительным зельем о ближайший камень, она молча отправилась назад в свою пещеру. Улыбка застыла на устах Париса; смерть вторично вцепилась в свою добычу и этот раз уже не вернула ее жизни.
Зазвучал топор в зарослях Иды: здесь, на роковой поляне, где начался тернистый путь славы для Александра-Париса, был в глубокой яме для него сооружен костер. Так решили друзья, чтобы не расширять розни между его родителями и разлюбившей его женой. С наступлением вечера все было готово; промежутки между бревнами были заполнены смолистыми сучьями и буреломом. Тело царевича положили на костер, старательно окружили отовсюду туком зарезанных овец с ближайших загонов; лишь только на небе затеплились звезды, Коон факелом поджег костер. Тотчас поднялся высокий столб пламени; он возвестил о похоронах и лежавшему в равнине городу, и всем зарослям и пещерам Иды.
И вскоре затем женский образ, весь в белом, точно туманный призрак, выплыл из-за окружающих поляну деревьев, скользнул легкой поступью по ее мураве и скрылся в огненном столбу. Все прошло быстро, точно видение.
Костер горел до самого утра…
64. ДЕРЕВЯННЫЙ КОНЬ
После гибели Париса трояне совсем перестали выходить в открытое поле; опять началась осадная война, которая грозила затянуться до бесконечности. Одиссей, более чем когда-либо душа стана, видел, что только хитростью можно сломить упорное сопротивление врага. В хитростях он не находил себе равного; но те, которыми он приобрел себе громкую славу «многохитростного» и у своих и у врагов, доставляли ему только мелкие успехи — до того мелкие, что нам ими и заниматься не приходилось. Здесь же требовалась хитрость крупная, решающая, такая, которая положила бы конец всей войне.
Долго беседовал он о ней с неким Эпеем, зодчим ахейского стана; о предмете их беседы знали только вожди. Потом они стали что-то сооружать в старательно отгороженной части корабельной стоянки. Потом — это было уже к началу ночи — войско получило внезапный, приказ спустить все корабли в море и отплыть. А когда трояне на следующий день проснулись — им представилась такая картина, что они много раз протирали себе глаза, чтобы убедиться, что они видят действительность, а не продолжение ласкового ночного сновидения.
Корабельная стоянка исчезла. Стояли там и сям срубы, служившие палатками вождям, но и они были совершенно безлюдны. Зато посередине площади возвышался исполинских размеров деревянный конь.
Но, быть может, это засада? Быть может, войско и флот ахейцев скрываются вблизи, за Сигейским мысом? Отправили разведчиков: нет, там все пусто. Тут безумная радость охватила троян: сбылись желания десяти лет! Теперь уже никто не сомневался, что ахейцы, отчаявшись в успехе, уплыли домой. Вся Троя покинула стены, чтобы навестить родное побережье, наконец-то очищенное от врага. Глашатай Идей служил проводником: вот палатка некогда Ахилла, затем Неоптолема; вот — Диомеда, вот — Нестора, а вот — Атридов. А перед ней — деревянный конь. Что бы он мог значить? Читают надпись: «Благодарность Палладе». Посвящение, стало быть. Но что с ним делать? Здесь оставить? Или ввести в город, или бросить в море?
В эту минуту жрец Посидона Лаокоонт с обоими своими сыновьями приближался к побережью; его сам бог сновидением вызвал туда для искупления греха, о котором знали только они оба. Увидев деревянного коня и услышав споры о нем, он не вытерпел. «Безумцы! — крикнул он. — Неужели вы доверитесь коварному врагу? Мне подозрительны даже и дары ахейцев; следует, по крайней мере, заглянуть вовнутрь этого чудовища». И, взяв у ближайшего воина его копье, он могучим махом метнул его в живот коня. Задрожал он, и изнутри послышался точно медный звон. «Слышите?» — торжествующе крикнул Лаокоонт.
Но его не слушали: внимание было привлечено приходом горсти юношей, ведших с собою пленного ахейца. Тотчас все его окружили и повели его к царю Приаму, стоявшему недалеко. «Кто ты? Откуда?» — «Мое имя — Синон, — ответил пленник, — я товарищ Палам еда, несправедливо умерщвленного благодаря коварству Одиссея. После того как вожди решили вернуться домой, я стал грозить убийце, что на родине займусь прежде всего делом мести. Этим я нагнал страх на него. По сговору с ним Калхант стал распространять вещание, что путь обратно, как и путь сюда, должен быть искуплен человеческой жертвой — и таковой наметил меня. Я бежал и скрылся в тростниках Симоента, где меня и нашла твоя молодежь!»
Своим, казалось, бесхитростным рассказом он всех расположил в свою пользу. «Но что значит этот деревянный конь?» — продолжал Приам. «Это посвятительный дар Палладе». — «Это мы уже знаем; но почему он такой огромный?» Синон замялся; но обещание Приама, что он получит троянское гражданство, как будто рассеяло его сомнения. «Для того, — сказал он таинственно, — чтобы вы не могли ввести его в ваш кремль. Вещание о нем таково: что если вы его уничтожите или повредите, то на вас обрушится неумолимый гнев Паллады; если же вы его введете в ваши стены и поставите перед ее храмом в Пергаме, то ваш город станет несокрушимым».
Раздирающий крик с берега прервал дальнейшие расспросы. Лаокоонт с обоими юношами стоял у воздвигнутого для Посидона алтаря. Вдруг со стороны моря показались два огромных змея, с быстротой молнии бросились на жреца и его сыновей и окружили их неразрывными кольцами своих гладких и липких тел. Никакая помощь не была возможна; и вскоре все трое испустили дух. Разумеется, это была кара Посидона за тайный грех Лаокоонта, но так как трояне об этом грехе ничего не знали, то они истолковали его гибель иначе. «Видите? — говорили многие. — Синон прав: кара богини настигла того, который дерзновенно метнул копье в ее дар. Скорее в Пергам, в Пергам!» Соорудили низкий помост на колесах, поставили коня на него и повезли; а так как чудовище не проходило через Скейские ворота, то пришлось разобрать значительную часть стены.
После этого все население отдалось безудержному веселью. Везде гремели пиры, кружили хороводы; вино лилось рекой. Пригласили и Си-нона участвовать в общей попойке. И уже была глубокая ночь, когда пирующие, изрядно охмелевшие, разошлись по своим покоям.
Если бы они обратили внимание на свое море, они бы заметили ряд теней, огибавших Сигейский мыс, — пять, десять, много. Тихо-тихо подплыли призраки кораблей, и столь же тихо стали с них спускаться призраки людей и, выстроившись, направились к сонному городу. Когда настало время, с переднего корабля поднялся столб огня; по этому сигналу Синон, избравший себе ночлегом паперть храма Паллады, подошел к деревянному коню и, надавив пружину в его животе, вышиб плоскую плиту в два локтя длиной и шириной. Через образовавшуюся дыру стали спускаться один за другим — Одиссей, Неоптолем, Эпей, Диомед и ряд других витязей, всего десять. Они отправились к Скейским воротам и тайным нападением осилили полусонную стражу, а затем впустили приблизившуюся к тому времени ахейскую рать. Она была уже в Пергаме, прежде чем кто-либо из троян ее заметил. И лишь тогда, когда огонь был брошен во дворцы, окружающие храм Паллады, и багровое зарево окутало кремль — лишь тогда население поняло, что его родина во власти врага.