Сказочная древность Эллады

На крик Ификла проснулась Алкмена:

— Мне чуется недоброе, — сказала она мужу, — ребенок кричит, и детская так странно освещена.

Амфитрион схватил свой меч, висевший над изголовьем постели, и они вместе отправились в детскую. Ификл, забившись в отдаленный угол, жалобно кричал; но Геракл, схватив своими ручонками обеих змей за горло, смеясь, потрясал ими; они, барахтаясь в предсмертных судорогах, то свивали, то развивали свои кольца и наконец беспомощно повисли на победоносных дланях. И в тот же миг призрачный свет погас.

Разгневалась Гера. Она отвернулась от Фив и с удвоенной любовью стала оберегать Микены, близ которых стоял ее самый прославленный в Греции храм. Царевич Еврисфей был окружен ее лаской; правда, ни силы, ни красоты, ни ума она этому бедному пасынку природы дать не могла, но власть, которой она располагала всецело, она ему дала в обильной мере, готовя в нем будущего гонителя для Геракла. И вот его отец Сфенел умер; молодой еще Еврисфей унаследовал его престол. По внушению Геры, он отправил посла в Фивы с приказанием Гераклу явиться в Микены и предоставить себя в его распоряжение.

Геракл был тогда первым среди юношей в Фивах; любимый всеми гражданами, он особенно подружился с одним из своих ровесников, с фиванцем Иолаем. Неохотно его отпускали граждане, но особенно был огорчен Иолай. Можно ли было сравнить каменистую, безводную Арголиду с благословенной равниной Фив? А там его ждала многотрудная, безрадостная жизнь под произволом надменного тирана, в то время как здесь…

— О, подумай, Геракл! Недаром мы признаем нашей главной богиней Афродиту, мать нашей родоначальницы Гармонии. Здесь ты найдешь привольную, легкую жизнь; сам царь Креонт рад будет выдать за тебя свою дочь, красавицу Мегару. И станешь ты первым из фиванских вельмож, и уготовишь почетную старость твоей матери Алкмене, и будешь приносить установленные возлияния на могилу твоего отца, Амфитриона. Не слушайся посла Еврисфея, оставайся у нас!

Призадумался Геракл: и хотелось ему исполнить просьбу Иолая, и какой-то ему самому непонятный голос все-таки звал его в Микены. С неразрешенной думой в уме отправился он на покой.

И тут ему приснился вещий сон. Ему показалось, что он стоит у распутья, не зная, которую ему избрать из двух дорог, лежащих перед ним. И вот он увидел, что по той и по другой к нему приближаются женщины, обе выше человеческого роста, одна — стройная, в белых ризах, со скромной осанкой, с лицом, дышащим отвагой, деятельностью и достоинством; другая — полная, в пестром наряде, набеленная и нарумяненная, с подведенными глазами. Шла эта вторая медленно, озираясь на свою тень, чтобы убедиться, идет ли к ней ее наряд и походка; но, завидев соперницу, она быстро подбежала к юноше и сказала ему: — Пришла я, Геракл, чтобы разрешить твои сомнения. Если ты изберешь мой путь, тебе достанутся все радости земные, а заботы и горе останутся в стороне. Не придется тебе отягчать себя трудами и войной: поднимаясь с мягкого ложа, ты будешь думать лишь о том, какого удовольствия тебе отведать в этот день, каким вкусным блюдом или напитком утолить голод и жажду, чем усладить взор и слух, какими благовониями пропитать окружающий тебя воздух и, — прибавила она вкрадчиво, понижая голос, — с какой красоткой провести сладкие вечерние часы. Вся жизнь твоя пройдет как легкий чарующий сон, и ты ее покинешь с благодарностью, как гость покидает приятную трапезу.

Затрепетало сердце у Геракла.

— Кто ты, ласковая? — спросил он женщину, вперяя в нее свой жаждущий взор.

— Имя мне Нега, — отвечала та, — и ты не должен верить моим врагам, зовущим меня Порочностью.

Тем временем подошла и другая женщина; не давая себя смутить недружелюбным взором, каким ее встретил юноша, она сказала ему:

— Пришла и я к тебе, сын благородных родителей, в уверенности, что твоя добрая природа вынесет слово истины, не приправленное ни лестью, ни обманом. Жизнь ваша устроена так, что ни одно истинное благо вам не достается без труда. Хочешь плодов земли — обрабатывай землю; хочешь властвовать — изощряй тело для войны и ум для совета; хочешь любви от друзей, почета от сограждан, славы от Эллады и человечества — трудись для друзей, сограждан, Эллады, человечества; хочешь милости богов — служи богам.

— Ты слышишь, Геракл, — оборвала ее Нега, — как труден путь, на который она тебя зовет, и как легок и приятен тот, по которому я собираюсь тебя повести к радостям жизни?

— Несчастная! — возразила другая. — Тебе ли говорить о радостях? Даже чувственные блага, которыми ты гордишься, отравлены у тебя пресыщением; юноши тебя еще выносят, но каково старцам? Прошлого они стыдятся, настоящим отягчены; все хорошее — в воспоминании; в действии — одно только тяжелое. У меня же юноши гордятся похвалой старших, старцы радуются почету от юношей. Пройденная жизнь лежит перед ними как чистая скрижаль славы, и еще на смертном одре их утешает мысль, что любовь и почтение их близких проводят их в могилу.

Чем дальше, тем больше, казалось Гераклу, преображались ее черты. Он уже хотел спросить ее, кто она — но увидел шлем на ее голове, щит и копье в руках и голову Горгоны на чешуйчатой эгиде, покрывавшей ее грудь. «Паллада!» — воскликнул он — и проснулся.

Иолай стоял перед ним, озабоченно всматриваясь в его лицо.

— Ты останешься у нас? — робко спросил он его.

Геракл рассказал ему свой сон.

— Что же ты посоветуешь мне теперь? — спросил он его.

Иолай пожал ему руку.

— Ты пойдешь к Еврисфею, — сказал он ему, — и я пойду с тобой.

25. В ТЕСНОМ КРУГУ

Еврисфей, окруженный своими царедворцами, надменно принял своего двоюродного брата.

— Клятвою Зевса, — сказал он ему, — мне вручена власть надо всей Арголидой, и прежде всего надо всеми потомками Персея, среди которых я по происхождению старший. Каждый служит мне, чем может; тебе боги дали необузданную силу, ты будешь служить мне своей силой. В нашей земле есть славный храм Зевса в Немее; его настоятель — благочестивый Ликург. Но в последнее время паломники уже не посещают его с прежним усердием: их пугает чудовищный лев, избравший себе местом пребывания немейскую рощу. Я считаю своим первым долгом очистить от этого непрошеного гостя обитель нашего общего родоначальника — и требую этого подвига от тебя. Твои стрелы, — насмешливо прибавил он, — тебе вряд ли при этом помогут: чудовище слывет неуязвимым. А впрочем, твое дело.

Насмешка Еврисфея была вызвана внешним видом Геракла, действительно несколько странным для витязя. Все оружие Амфитриона он счел долгом оставить своему брату Ификлу; его собственное оружие было самодельное: лук, да стрелы в колчане да огромная палица, которую никто не мог поднять кроме него.

Иолай дожидался Геракла у ворот дворца; но Геракл попросил его отправиться к их микенскому кунаку и в Немею пошел один. Крестьяне посада взмолились к нему, как к своему освободителю; он приказал им готовить жертву Зевсу-Спасителю и пошел дальше к указанной ему роще. Вскоре рычание зверя еще лучше указало ему путь — и еще через некоторое время он сам вышел к нему навстречу, гневно бичуя свои бока своим могучим хвостом. Львы были тогда редкостью в Греции — потом они и совсем перевелись — но этот был из породы чудовищ, взлелеянных Гигантами для решающей битвы с богами. Геракл этого не знал. Увидев противника, присевшего для убийственного прыжка, он схватил свой лук и пустил в него самой острой из своих стрел. Но Еврисфей был прав: зверь был неуязвим. Он прыгнул; но Геракл ловко уклонился в сторону и, подняв свою палицу, опустил ее изо всех сил на голову врага. И палица беспомощно отпрянула; все же лев почувствовал боль и, отказавшись от дальнейшего боя, стал медленно уходить. Но Геракл его настиг и, схватив его своими могучими руками, стал ему давить горло. Сколько он ни метался — Геракл держал его крепко в своих железных объятиях и не выпускал до тех пор, пока тот не распростился с жизнью.

Вскинув себе огромную тушу на плечи, он вернулся прежде всего к крестьянам и вместе с ними принес благодарственную жертву Зевсу-Спасителю: она и до позднейших времен справлялась там же в его честь, затем, напутствуемый их благословениями, он проследовал дальше в Микены. Царедворцы в ужасе разбежались, когда он стал приближаться со своей ношей на плечах. Он вошел в царскую хорому, но и она была пуста. Долго бродил он туда-сюда по комнатам и дворам — наконец ему показалось, что он слышит жалобный писк, исходящий как бы из-под земли. Подойдя ближе, он увидел огромный, зарытый в землю чан, служивший зимой цистерной для дождевой воды. Теперь он был пуст, и на его дне, прикорнув, сидел Еврисфей. Геракл нагнулся через край чана, чтобы лучше его разглядеть, причем голова убитого льва показалась на его плече, рядом с его собственной головой. Еврисфей, увидя ее, неистово закричал от испуга.