Сказочная древность Эллады

Он описал ей то положение, которое им грозило раньше, и то, которое он может создать для них теперь:

— Не бойся, я не брошу ни их, ни тебя. Вы все вернетесь, а пока вам даст убежище благочестивый Амфиарай, мой товарищ по плаванию. Живет он близко, в Аргосе; ты передашь ему это письмо…

— Ты лжешь, ты лжешь! — крикнула ему Медея в ответ. — Лжешь здесь так же, как лгал там, в Колхиде, перед алтарем Гекаты. Полюбились тебе голубые очи царевны, ты и предал меня! И не надо мне твоих услуг!

Она бросила ему под ноги его письмо и вышла на улицу.

Но здесь она неожиданно встретила старого знакомого; то был Эгей, царь афинский, человек уже немолодой, которого она видела в Иолке гостем царя Пелия. Удивился и Эгей, найдя ее здесь, в Коринфе. Она рассказала ему про свои несчастья. «Но ты что делаешь?» — спросила она. Начал рассказывать и он: он был в Дельфах, вопрошал бога о том, как бы ему иметь детей. До сих пор у него таковых не было: он даже развелся с женой и взял другую, но боги все не посылают детей. Теперь Аполлон дал ему оракул, да такой мудреный, что он за его разрешением обратился к мудрому царю Трезена Питфею. И вот теперь обратный путь из Трезея в Афины ведет через Коринф. Но Медея рассеянно слушала последнюю часть его рассказа.

— Постой, — сказала она, — ты развелся с женой, говоришь ты. Да разве ты ее не любил?

— Любил, да что толку? Главное — это все-таки дом.

— Этого я не понимаю, — ответила Медея, — по-моему, главное — это любовь.

— И все-таки это у нас так, Медея: мы живем для дома; любовь мы тоже ценим, но лишь как средство, чтобы построить наш дом. Но что ты думаешь предпринять?

— Я изгнана, — ответила Медея, — и убежища у меня нет; могу я его найти у тебя в твоем… доме?

— Конечно, да; дверь моя всегда для тебя будет открыта.

Медея вернулась к себе; разговор с Эгеем произвел в ней полный переворот. Значит, Ясон говорил правду? Значит, он действительно ради своего дома сделал то, что сделал? Но если так, то что же дальше?.. Был у нее маленький кумир ее родной богини Гекаты, взятый ею с собою из Колхиды в Иолк и из Иолка в Коринф; она поставила его в своей комнате за домашним жертвенником, бросила в огонь щепотку фимиама и стала, пока синий дым заволакивал кумир, шептать слова своего самого страшного заклятья. Густой мрак наполнил комнату. Медея продолжала шептать. Раздвинулись плиты пола; медленно, медленно поднялся призрак отрока с ножом в груди: он поднял руку против волшебницы, она отшатнулась — но рука беспомощно повисла, и он снова опустился под землю. Медея продолжала шептать. И снова раздвинулись плиты; медленно, медленно поднялся призрак, призрак старца с седыми усами, седыми бровями. И он угрожающе поднял руку, но слова заклятья и его заставили вернуться в свою подземную обитель.

Когда Медея снова вышла в общую хорому дома, ее глаза горели, ее руки дрожали, мрачная решимость наполняла все ее существо. «Тише, тише, сердце! — говорила она себе самой. — Еще не выдавай себя — еще притворяйся смиренным — так надо. О, Ясон, я понимаю тебя. Я убила брата, бежала от отца, разрушила дом Ээта для любви — на то я варварка. Ты, эллин, пожертвовал любовью ради дома — хорошо же, не будет тебе ни дома, ни любви… ни дома, ни любви».

Она призвала старую рабыню, последовавшую за ней из Иолка:

— Скажи Ясону, что я должна его видеть… ради детей.

Ясон тотчас пришел. Медея встретила его смиренно и ласково:

— Не обижайся на меня за те мои слова; я передумала все и убедилась, что ты был прав. Но я хочу, чтобы дети остались при тебе. Сведи их к своей новой жене, пусть она упросит своего отца не изгонять их вместе со мной. Отправлю же я их не с пустыми руками, а с драгоценным убором, который некогда сам Гелий подарил своей внучке.

Ясон охотно взялся отвести детей к Креусе: ему и самому было приятно, чтобы они остались при нем. Креуса вначале неласково встретила своих пасынков, но подарок обрадовал ее: такого не было во всей казне ее отца. Она едва могла дождаться, чтобы дети с рабыней отправились домой, а Ясон ушел по делам: надела убор и стала в нем расхаживать по комнате, любуясь на свое изображение в ручном зеркале…

Внезапно она вскрикнула и выронила зеркало: из убора вспыхнуло пламя и стало охватывать ее голову, грудь, все ее тело. Она замотала головой, забегала, стараясь стряхнуть убор и огонь — тщетно: от движения он еще больше разгорался. Вскоре она запылала вся — и, бездыханная, упала на землю. И лишь вместе с жизнью огонь оставил ее обуглившееся тело.

Ее крик услышал отец; но когда он прибежал — на земле лежало дымящееся, неузнаваемое нечто. Он бросился на этот несчастный ком тлеющей плоти — и с криком отпрянул. Нет, он хотел бы отпрянуть, но не мог: ком горячей плоти прильнул к нему, впился в него, никакими усилиями не удавалось ему от него освободиться. И снова вспыхнул тот же огонь, почуяв новую пищу — и вскоре трупы отца и дочери, сросшись вместе, представляли собою одну общую, неразличимую массу.

Тем временем Медея, стряхнув бремя притворного смирения, всецело превратилась в жрицу страшной Гекаты. С дикой радостью выслушала она рассказ о гибели ненавистной разлучницы и ее отца; но это была только половина ее задачи.

— Я должна разрушить твой дом, весь твой дом, — твердила она, — чтобы отомстить за свою разрушенную любовь. Подите сюда, дети Ясона!

«И мои… — тихо подсказало ей сердце. — Нет, мои — потом, а теперь — дети Ясона, только Ясона, его дом, ради которого он предал меня.

— Идите сюда!

Она увела их в свою комнату, к жертвеннику Гекаты.

— Мама, мама! — заголосили дети. Кинжал сверкнул в руке исступленной — они не повторили крика.

Как она исчезла с обоими трупиками, того никто не видал; прибежавшему Ясону челядь могла только рассказать о последнем крике его детей.

Он побрел, сам того не сознавая, по направлению к морю; солнце уже закатилось, когда он услышал шум его волн. И тут в вечерних сумерках что-то исполинское представилось его взорам: точно остов морского чудовища, выброшенный волнами на сушу. Но спереди что-то сияло во мраке; он узнал позолоченный образ Геры — и по нему узнал «Арго», свою «Арго», памятник своей незакатной славы. О владычица! Это ли исход всему?.. Но как она попала сюда? Ах, да, он забыл: он сам по приезде в Иолк посвятил ее здесь Посидону Истмийскому.

Это ли исход? И теперь только он почувствовал, как он был утомлен. Не раз во время плавания они, вытащив корабль на берег, ложились спать на землю под сенью его широкого кузова.

Так он решил сделать и теперь: в последний раз почувствовать себя аргонавтом.

Скоро сон смежил его глаза; но его душа не могла заснуть. Длинной вереницей носились перед ним видения прошлого: и воспитание у Хирона, и возвращение к Эсону, и постройка «Арго», и съезд товарищей, и ласковое царство Ипсипилы, и исчезновение Гиласа, и бой с Амиком, и освобождение Финея, и золотое руно, и смерть Пелия, и… исход. Вдруг оглушительный треск заставил его проснуться — но лишь на мгновенье; вслед за тем его вторично осенил сон — всего, с телом и душой.

Когда на следующее утро работники Посидонова храма вышли на взморье, они нашли берег усеянным обломками обветшавшего и развалившегося судна. Кумир Геры, все еще сверкая позолотой, гордо возвышался посреди них, незыблемо стоя на груде развалин. Прибывший жрец Посидона признал тут чудо и приказал окружить место изгородью, посвящая его Гере Олимпийской; но никто не знал, что эта изгородь окружала также могилу вождя аргонавтов.