Страница 29 из 30
– Я признался уже во всем, мне нечего больше добавить, – жалобно простонал тот.
– Вы не помните никаких других эпизодов, касающихся соучастия в этом деле маркиза Ботта? – крикнул Лесток.
– Нет.
Палач продолжил работать кнутом.
– Пощадите, – голосил Лапухин, – я ничего не знаю кроме того, что уже было занесено в протокол, стал бы я щадить постороннего после того, как так тяжко обвинил собственную мать? Подумайте хоть об этом, пожалуйста, и проявите милосердие!
Трубецкой поглядел на царицу, которая, однако, приказала продолжать порку. Лишь после того, как Лапухин получил пятьдесят ударов, но не изменил-таки своих показаний, она велела остановиться и развязать его. Горемыка без чувств осел на пол и в таком виде был отправлен в темницу. Теперь в зал ввели его мать, госпожу Лапухину. Сначала царица некоторое время с жестокой усмешкой пристально смотрела на свою злополучную соперницу, затем громко приказала подвесить ее на жуткой балке и допрашивать под кнутами. Бедная женщина, жертва собственной красоты, уже висела на пыточном столбе, уже палач замахнулся было кнутом, однако она сохраняла твердость и на вопрос генерал-прокурора ответила: пусть ее на куски разорвут, но она ни за что на свете не станет наводить на себя напраслину и не может больше ничего добавить к тому, в совершении и знании чего она призналась ранее.
Ее достойная удивления непоколебимость, казалось, даже понравилась императрице, ибо по ее знаку Лапухину снова отвязали, так и не дав отведать кнута. Аналогичным образом была допрошена графиня Бестужева и, когда она точно так же, не испугавшись, только подтвердила свои прежние показания, тоже была отвязана.
Процесс после этого шел своим чередом. Лестоку прежде всего было важно представить главою заговора австрийского посланника маркиза Ботта, и таким образом навсегда связать внешнюю политику императрицы с интересами Франции. Обвиняемым дали понять, что сами они могли бы рассчитывать на пощаду, обвинив Ботта в качестве главного зачинщика всех козней, и, в конце концов, удалось-таки подвигнуть их к признанию того, что австрийский посланник призывал к освобождению ссыльных и к свержению существующего правительства. Попытка же Лестока скомпрометировать Бестужевых, напротив, осталась безуспешной. Все обвиняемые в один голос заявили, что они никогда не сообщали о своих планах ни министру, ни обер-гофмаршалу Бестужеву. Когда же Лесток тем не менее не удержался и вскрыл бумаги обер-гофмаршала, то это привело лишь к тому, что полностью подтвердилась невиновность последнего.
Когда все способы выпытать еще какие-то сведения оказались исчерпанными, императрица созвала большой Совет, чтобы вынести приговор. Он гласил: смерть через колесование. Манифест объявлял женщин Лапухину и Бестужеву государственными изменницами, которые с помощью маркиза Ботта пытались подстрекать народ к бунту.
Императрица же подарила всем обвиняемым жизнь и заменила смертный приговор поркой кнутом.
16
Под кнутом
Вечером, накануне дня приведения в исполнение приговора, вынесенного обеим соперницам царицы, в ее будуар был вызван палач. Мрачный человек смиренно вошел в комнату и бросился на колени перед монархиней, в небрежной позе расположившейся в кресле с высокой спинкой вблизи камина.
– Завтра ты будешь наказывать кнутом Лапухину, – заговорила красивая и жестокая деспотиня, поигрывая висевшим у нее на шее медальоном.
– Так точно-с, с Божьей помощью, матушка царевна, – с глубоким вздохом ответствовал палач и, когда Елизавета, на которую его близость, казалось, производила зловеще-брезгливое впечатление, отодвинула от него ногу, поцеловал то место на полу, которого она только что касалась.
– Ты мастер своего дела, – продолжала императрица.
– Слишком великой милости удостоился, – кротко заметил кровавый человек с улыбкой, которая, однако, указывала, что и ему подобные тоже могут чувствовать себя польщенными.
– Занимаясь одним бедолагой, Павловым, ты сумел великолепно исполнить мои требования...
– Ну, в таком особенном случае нужно ведь прикладывать все старания, – пробормотал виртуоз кнута.
– Итак, завтра соберись с силами, – проговорила царица, понизив голос до шепота, как будто в этот момент у нее были причины быть кем-то услышанной, – для тебя есть образцовая работенка. Эта Лапухина не только мятежница и преступница государственного масштаба, она одновременно и мой злейший враг. Тем не менее она не должна умереть. Она должна изведать все мучения, какие ты способен ей причинить...
Палач согласно кивнул.
– И... – в нерешительности помедлив, закончила оскорбленная в своем тщеславии женщина, – и... быть обезображена на всю оставшуюся жизнь; прежде всего разукрась для меня ее миловидное личико так, чтобы впредь оно стало похоже на совиную морду. Ты понимаешь, однако будь исключительно внимателен, чтобы ее не убить.
– Да, да, матушка, я все понимаю, – закивал кровавый человек со зверской ухмылкой, – ужо я-то ее разукрашу, будьте покойны, так, что ты от души порадуешься.
Кошелек с золотыми полетел к бравому мастеру, умеющему так замечательно удовлетворять намерения своей повелительницы, он поймал его обеими руками, еще раз поцеловал след царицыной ноги и затем неслышно выскользнул из помещения. Императрица осталась сидеть в размышлении, красивое лицо ее светилось радостью хищницы.
Она стояла у заветной цели. Еще день, и никто уже не посмеет ставить под сомнение тот факт, что она была самой красивой женщиной России, ибо не за государственную измену собиралась она покарать госпожу Лапухину, а только за преступление, суть которого заключалась в оспаривании у нее первенства в красоте.
На следующее утро царица проснулась гораздо раньше обычного, она явно не могла дождаться жуткого зрелища и сегодня одевалась с особой тщательностью, потому что в тот момент, когда она будет наконец освобождена от своей ненавистной соперницы, ей хотелось предстать во всей своей пленительной красоте и импозантной величественности.
Завершив туалет, она велела позвать Разумовского и спросила его, хорошо ли она выглядит.
– Обворожительно, – промолвил в ответ супруг.
– Уже пора, – сказала она теперь, взглянув на часы, – идем.
– Прости, но я прошу тебя избавить меня от участия в этой печальном действе, – ответил Разумовский.
Елизавета закусила губу, пожала плечами и отправилась без него к месту казни. Напротив здания Сената был возведен помост, вокруг которого строй гренадеров образовал каре. Огромные толпы народу и любопытных со всех сторон заполняли площадь. Сама императрица наблюдала за происходящим из окна сенатского здания. Приговоренные, – госпожа Лапухина, ее супруг, генерал-лейтенант Лапухин, ее сын Иван, графиня Бестужева, гвардии подпоручик Машков, князь Путятин[22] и статский советник Зыбин, – прибыли на открытых повозках под конвоем кирасиров и были препровождены внутрь каре.
У основания помоста им зачитали приговор. Они все до единого приговаривались к смертной казни, замененной на наказание кнутом и последующую ссылку; четверым первым кроме того еще должны были вырвать язык. Все с какой-то апатией выслушали весть о жестокой судьбе, уготованной им, и только госпожа Лапухина один раз глубоко вздохнула. Ее первой подручные палача и схватили, раздели до пояса и отвели на эшафот, где привязали к страшному пыточному столбу.
– Господи, сжалься надо мной, – пробормотала она, за тем начал работать кнут.
Вначале несчастная женщина держалась на редкость стойко, когда же беспощадные удары палача обрушились на ее нежную грудь, шею и лицо, она сперва начала дрожать, затем плакать и, наконец, громко душераздирающе кричать.
В этот момент на холодном мраморном лице царицы промелькнула улыбка, и пока стоны безумной боли ее жертвы приятно ласкали ей слух, она самодовольно считала удары. И всякий раз, когда удар палача опять попадал по лицу несчастной Лапухиной, она оживленно обращалась к свите и громко восклицала:
22
Путятин Иван – на самом деле граф, капитан гвардии Семеновского полка, участвовал также в прежних переворотах, но был реабилитирован Анной Леопольдовной.