Теодора

Леопольд фон Захер-Мазох

Теодора

(из румынской жизни)

Был пасмурный и безотрадный ноябрьский день, такой же безотрадный, как та весть, с которой явился барон Андор к Теодоре Василь. Он сообщил ей, что намерен выдать ее замуж.

Она была деревенская девушка, самая красивая и самая гордая из всех местных девушек, на которых еще видна была печать их римского происхождения. Барон увидел ее однажды, когда она плясала в кабачке, и покорил ее сердце несколькими нитками фальшивых красных кораллов и баночкой румян, которую купил для нее у разносчика-еврея: эти дети природы все употребляют румяна.

Впоследствии барон делал ей, конечно, более щедрые подарки. Одета она была, словно боярыня, и все больше и больше приобретала привычки знатной и избалованной дамы. И в эту минуту, когда его слова поразили ее, как громовой удар, она сидела в углу турецкого дивана в красных, вышитых золотом турецких туфельках и в красной бархатной, опушенной куницей кофточке, оттенявшей почти демонически эффектно ее большие темные глаза и черные волосы.

Она сидела, заложив руки в широкие рукава, — ноги ее покоились на большой медвежьей шкуре — и смотрела на барона, не проронив ни слова, даже не пошевельнувшись. Она окаменела от ужаса при одной мысли, что должна будет покинуть эти покои и снова стать крестьянкой.

— Богулеско, которого я подыскал тебе, самый богатый крестьянин в деревне, — продолжал барон, — кроме того, ты получишь в приданое все, что тебе нужно. Надеюсь, ты будешь благоразумна, Теодора.

Она оказалась благоразумной — еще благоразумнее, чем ожидал барон. Ни одной жалобы, ни угрозы не сорвалось с ее губ, — она подчинилась безмолвно и покорно. Она была слишком горда, чтобы пытаться возражать. Она даже улыбнулась, когда барон склонился к ней и поцеловал ее в лоб, но улыбка эта была холодной, неприветливой.

И только когда барон вышел из комнаты, она вскочила, подошла к окну и долго смотрела на осеннюю непогоду, потом вдруг упала на колени перед образом Богоматери, перед которым теплилась голубая лампадка, в жаркой молитве, прерываемой страстными рыданиями.

Богулеско взял ее за себя потому, что она была богатой невестой. Она получила в приданое пару превосходных лошадей, столько же коров, пятьдесят ягнят, а также наличными деньгами такую сумму, которую барон привык проигрывать в одну ночь, но которая для румынского крестьянина представляла целое состояние.

Похлопав по спинам лошадей и коров, полюбовавшись ягнятами и поцеловав деньги, Богулеско женился на Теодоре, не издав ни единого звука.

О любви между новобрачными не было и речи, об уважении — тем более; таким образом, особенно счастливым брак не был с самого начала. К тому же вскоре после их свадьбы барон Андор привез из столицы молодую жену, и Теодора еще больше прежнего приуныла, понурив голову и опустив бессильно руки.

Никто не знал, как она страдала. Прежде всего, она совсем отвыкла от тяжелой крестьянской работы, от трудной жизни и грубой крестьянской пищи.

Она переносила все молча и с гордым упорством, но заметно бледнела и худела с каждым днем. Всю зиму провела она, сидя перед печью и устремив неподвижный взгляд в огонь, погруженная в невольные думы.

Некоторое время Богулеско молча терпел это, но когда наступила весна, настало время пахать и сеять, а Теодора по-прежнему сидела, засунув руки в рукава своей овчинной шубы, — он потерял терпение и в один прекрасный день дал волю своему гневу. Надо сказать, впрочем, что Богулеско призвал на помощь несколько рюмочек крепкого хлебного вина, иначе у него не хватило бы храбрости на объяснение с «баронессой», как называли в деревне его жену.

Однажды, едва перешагнув порог комнаты, он начал громко кричать:

— Перестанешь ты спать когда-нибудь? Возьмешься ты, наконец, за работу, лентяйка, или мне придется подогнать тебя, как ленивую скотину?

— Ты, верно, пьян, — отозвалась Теодора, не пошевельнувшись.

Тогда муж подошел к ней и хотел ударить, но это была мысль неудачная.

Теодора вскочила и с пылающими глазами, с вздымающейся грудью и сжатыми кулаками стала перед ним во весь рост. В это мгновение она была похожа на прекрасного хищного зверя и способна была бы внушить страх даже гораздо более храброму человеку, чем Богулеско.

Он попятился назад и, пробормотав несколько невнятных слов, вышел из комнаты.

С этого дня он больше не решался прекословить Теодоре, но втайне лелеял надежду, что смерть скоро избавит его от нее, потому что щеки у нее впали, и все говорили, что она больна чахоткой.

Случилось, однако, иначе, чем ожидали в деревне.

Однажды, в осенний день, Богулеско привезли из лесу на его повозке мертвым. Его убила гигантская ель, которую он подпиливал для барона.

Теодора вмиг преобразилась. Куда девались неподвижное раздумье и мечтательность! Никчемная женщина, лентяйка, «баронесса» вдруг оказалась деятельной, трудолюбивой, рассудительной и предусмотрительной.

Она сама занялась хозяйством: всегда первая являлась в поле, последняя возвращалась домой с работ и работала за троих. Вся деревня с изумлением смотрела на нее. Еще бы! Они были уверены, что все теперь пойдет прахом, а между тем, наоборот, все ожило и расцвело, поля приносили лучший доход, скот тучнел, и в доме и во дворе все стало глядеть веселее, приветливее, отраднее.

Но самая поразительная перемена произошла с самой Теодорой.

Она не только стала быстро поправляться, но вскоре поздоровела и окрепла так, что по свежести и цвету щек могла поспорить с самыми молодыми из деревенских красавиц, и глаза ее засветились ярче прежнего.

Прошло немного времени, и молодая вдова начала считаться во всей округе самой прилежной и самой красивой женщиной: множество парней стали домогаться ее руки. Она принимала их очень приветливо, но всем объявляла, что свободой своей больше ни за что в мире не поступится и вторично замуж не выйдет. Наконец ее оставили в покое.

Но при всем том, что все молодые люди томились и вздыхали по ней, провожая ее страстными взглядами, когда она шла по воскресеньям в церковь в своей ярко вышитой барашковой шубке, с кораллами и золотыми монетами вокруг шеи и красными сапожками на ногах, — в то же время они побаивались «красивого дьявола», как теперь все называли Теодору.

А она отлично умела и хозяйство вести, и людьми управлять.

Горе тому, кто не послушается или сделает какой-нибудь промах.

В таких случаях она шутить не любила.

В конце концов, на службу у нее начали смотреть как на, своего рода, исправительное заведение. Если какая-нибудь девка или молодой парень сбивались с пути, и никакие меры не могли их исправить, родители отдавали их на службу Теодоре Богулеско, а она умела в короткое время обуздать самого буйного и непокорного.

В эту пору барон Андор редко живал в своем имении. Зиму молодая чета проводила в Вене или в Париже, а лето — на каких-нибудь морских купаньях. Если же они и приезжали изредка на родину, то очень редко выходили куда-нибудь за пределы господского дома, окруженного большим парком. Так и случилось, что барон и Теодора не встречались несколько лет.

Вдруг разнесся слух, что блестящая жизнь за границей расстроила дела барона, он потерял значительную часть своего состояния и решил прожить несколько лет в имении, чтобы покрыть потери.

Теодора выслушала эту весть внешне совершенно спокойно, но, встретив барона однажды на проезжей дороге, она вся вспыхнула ярким румянцем и почувствовала, как сильно забилось у нее сердце. Она ехала в город, где в это время была ярмарка, верхом на коне, сидя в седле по-мужски и с кнутом в руках, а барон ехал навстречу на своей английской лошади. Он пристально посмотрел на нее, но узнал только тогда, когда она проехала мимо.

— Теодора! — окликнул он ее.

Она остановилась и обернулась к нему.

— Что вам от меня угодно?