Страница 3 из 4
— Вы как будто боитесь меня, — чуть слышно проговорила принцесса и засмеялась.
Дэлер ничего не ответил.
Так они дошли до берега, где их ждала богато украшенная гондола принцессы. Гондольер, одетый в цвета своей госпожи, помог им войти и потом отчалил.
— Вы не очень любезны, маэстро! — заговорила принцесса, когда они уселись. — Вы настоящий немецкий медведь!
— Простите, принцесса… — смущенно ответил Дэлер. — В чем я провинился?
— Посадить меня в гондолу было вашей обязанностью.
— Я не осмелился…
— Ну погодите, за это вы поплатитесь. Теперь вы в моей власти, и я начну с того, что подвергну вас дрессировке.
Дэлер безмолвствовал. Все в этой женщине импонировало ему.
Она обращалась с ним, как с игрушкой, а он не находил в себе сил противиться этому и видел даже своеобразную прелесть в том, что чувствовал себя в изящных когтях этого сфинкса.
Наконец они причалили к берегу у небольшого мраморного дворца принцессы, возвышавшегося из-за темной листвы деревьев, словно храм волшебницы. Он казался сотканным из серебра волн, из лунного света или из облаков, как те сказочные замки, в которых страстные женские руки запирают заблудившихся рыцарей или певцов.
На этот раз медведь продемонстрировал, что он поддается дрессировке: он высадил принцессу из гондолы и даже предложил ей руку. Она улыбнулась.
— У вас, я вижу, есть способности, маэстро, — сказала она.
Они прошли садом мимо дворца и очутились перед другим маленьким озером.
Глазам пораженного музыканта здесь представилась восхитительная картина, полная своеобразной поэзии. В самой середине серебристой водной поверхности высился маленький островок, весь покрытый дивными южными растениями, и на этом прелестном миниатюрном клочке земли был выстроен маленький греческий храм из белого мрамора, к которому вели белые мраморные ступени. Словно обломок эллинского языческого мира, вкрапленный в поэзию современности.
Дэлер проследовал за принцессой в маленькую лодку, которую она отцепила от берега. Несколько взмахов весла — и они подплыли к волшебному острову.
Сквозь чащу лавров, померанцев и кипарисов они быстро пробрались к храму, с фриза которого их приветствовал Аполлон, окруженный музами, и, поднявшись по ступеням, вошли внутрь. Внутренность храма представляла собой одну-единственную большую комнату, разделенную на две части колоннами, увешанными персидскими коврами.
Половину комнаты занимал рояль. По широкой стене расположен был камин, в котором пылали, потрескивая, дрова, а перед камином стояло несколько кресел и оттоманка. Все освещение составляли красные языки пламени в камине и лунный свет, падавший сверху и обливавший все: мебель, вещи, ковры и людей — голубоватым, сумеречным светом, в котором было что-то призрачное, туманившее голову.
Принцесса сбросила с себя плащ и вуаль, растянулась на оттоманке и повелительно бросила Дэлеру:
— Играйте!
Артист сел за рояль и начал играть.
На другой день Дэлер показался своей милой ученице очень странным. Он был рассеян, а временами погружался в глубокую задумчивость. Когда урок был кончен, он сел за рояль — бессознательно, как будто во сне — и начал фантазировать… Цецилия, затаив дыхание, с все возрастающим волнением слушала его игру.
Ей вспоминался дивный рассказ Гейне об игре Паганини, о той веренице образов, которую рождали в душе творца «Книги песен» звуки, извлекаемые гениальным скрипачом из своего инструмента. В игре Дэлера ей виделась целая исповедь, целый эпос исстрадавшейся, измученной человеческой души, мечущейся между небом и преисподней.
Одинокое странствие по непроходимым горам и по райским долинам. Прелестная идиллия в тихом уголке земли, прелестная пастораль… Вдруг из бездны встает демон, под огненными стопами которого блекнут нежные цветы… Еще борется несчастный, которого он хочет увлечь с собой в водоворот бурных страстей… но побеждает рок, — и мощная рука увлекает сомневающегося, колеблющегося в кипящее море пламени…
Когда Дэлер закончил, воцарилось долгое молчание. Затем Цецилия робко заговорила:
— Вы были у принцессы…
Дэлер ничего не ответил.
— Не отрицайте. Она увлекла вас в свои сети. Вы еще боретесь, но силы ваши на исходе.
Он покачал головой…
— Да, это так, мой друг, — сказала она тихо и грустно. — Вы погибли, погибли для нас.
Дэлер вскочил, схватил шляпу и трость и стремительно убежал. Бедная девушка долго смотрела ему вслед, потом вдруг закрыла руками лицо и тихо заплакала.
Когда в золотистых сумерках осеннего вечера Дэлер пришел к принцессе, она ждала его на каменной скамье перед своим мраморным дворцом.
— Вы были у немецкой девушки, — заговорила она, устремив на него свои жгучие черные глаза.
— Да.
— Вы к ней больше не пойдете.
— Почему?
— Потому что я этого не хочу, потому что я вам это запрещаю.
Дэлер молчал. Все в нем протестовало против этой беспощадной тирании, которая даже не считала нужным маскироваться. Внутренне он всеми силами боролся против этой демонической женщины, но она была сильнее его и привыкла побеждать.
— Вы еще закусываете удила, — сказала она с насмешливой улыбкой через несколько мгновений, — но это бесполезно. Вы теперь в моей власти — и я, конечно, не поспешу вернуть вам свободу.
— Вам еще не приходилось иметь дело с мужчиной, принцесса! — воскликнул он.
Это была последняя попытка мятежного протеста.
— Напротив! — ответила принцесса. — Подчинять себе людей слабохарактерных мне никогда не доставляло удовольствия, — как не доставляет удовольствия кататься на лодке по тихому озеру или ездить верхом на смирной лошади. Я люблю опасность, бурю, борьбу. Я чувствую себя в своей стихии, когда мне приходится бороться с мятежной натурой. Пожалуйста, не сдавайтесь, боритесь — если вы покоритесь мне слишком скоро, вы только испортите мне наслаждение победой.
— Но что же заставляет вас вторгаться в мою жизнь?
— Вы спрашиваете? Любовь, страсть, сознание, что вы натура гениальная, родственная мне, пылко чувствующая; убеждение в том, что я хочу вашего же счастья, потому что пастушеская идиллия погубила бы ваш талант, тогда как я вас понимаю и сумею пламенными объятиями поднять вас выше обыденности.
— Вы, в самом деле, дьяволица.
— Возможно… пусть! Но вы… вы разве… не любите меня?
— Не знаю.
— Вы любите меня!
— Быть может, еще больше ненавижу.
Принцесса громко расхохоталась.
— Да, и ненавидите тоже — но только потому, что слишком сильно любите, и что эта любовь опутывает вас всего и отдает вас, бессильного, в мои руки.
— В этом вы еще можете ошибаться.
Принцесса пожала плечами.
— Довольно пререканий! — сказала она, — я буду приказывать, а вы будете повиноваться. И вот что, прежде всего: возьмите мою гондолу, отправляйтесь к синьору Скальца, устройте все, что надо, и возвращайтесь сюда с вашим багажом. У меня здесь неподалеку есть дача, в которой поселяются обыкновенно мои друзья и гости. Я хочу иметь вас близко от себя.
Дэлер стоял в нерешительности.
— Ступайте же! — воскликнула принцесса. — Угодно вам повиноваться, маэстро?
Почти с ненавистью он поднял на нее глаза, но под взглядом Семирамиды вынужден был опустить их. С поникшей головой, как под ярмом, он подошел к берегу, где уже ждал его гондольер.
Очутившись в своей комнате в остерии, он снова почувствовал желание бороться. Он уложил свои вещи и написал принцессе письмо, намереваясь передать его с гондольером. Дэлер решил бежать — сначала в Милан, а потом дальше, на юг. Но вдруг он увидел устремленные на него темные властные глаза — и воля его ослабела.
Он разорвал письмо и написал другое, бросил и это в огонь, наконец встал, медленно сошел с лестницы и направился к берегу, откуда несся звонкий голос гондольера, певшего народную песню, полную яркой страсти.
Полчаса спустя гондола причалила к берегу у маленького мраморного дворца.
Когда опустились сумерки, принцесса сидела в мраморном храме, в волшебном свете спускающегося сверху большого красного фонаря, на своем ложе, а маэстро лежал у ее ног.