Боттичелли

Он окончательно потерял интерес к тому, что происходит в городе. Он даже не знает, что Леонардо погубил свою фреску, написанную в Зале совета, переложив в грунт какой-то смолы, которую пытался растопить, чтобы краски закрепились навечно. Тщеславие всегда отличало Леонардо – он хотел уметь и знать больше других. И гибель его фрески – это кара Божья за его гордыню, верный знак того, что Всевышний заметил этот его грех и делает предупреждение. Так думает Сандро. А вот он смирился и надеется, что Господь простит его. Он, пожалуй, даже доволен своей нищетой, ибо она избавляет его от всех соблазнов.

Он доволен даже тем, что его оставили в покое, что никто не обращается к нему. Его забыли. Временами его видят то в одной, то в другой церкви, он подолгу стоит у фресок и внимательно рассматривает их. Новое поколение художников не обращает на них никакого внимания: это работы давно ушедших мастеров, имена которых пока еще произносятся с благоговением, но никто уже не рисует в их манере. Очень часто его видят в церкви Оньисанти – он явно отдает ей предпочтение перед другими храмами Флоренции. Летом, когда тепло, он даже остается здесь на ночь: завернувшись в свой потрепанный плащ, спит у фрески, изображающей святого Августина. Молодые служки слышали, что она написана вот этим бродягой, но мало верят в это. Они слышали и о том, что согласно какому-то древнему договору этот человек должен быть погребен в их церкви. Это их немного удивляет: ведь до их слуха дошло, что он обвинялся в ереси, но уже никто не может точно припомнить, в какой именно. Конечно, при желании все это можно было бы узнать подробнее, но кому это интересно?

…Перед тем как весной 1508 года отправиться в Рим расписывать Сикстинскую капеллу, Микеланджело прощался с друзьями; это были веселые пирушки, как в прежние времена. Они говорили об учителях-живописцах, прославивших своей кистью Флоренцию, но никто не вспомнил о Сандро. Молодость, упоенная силой и верой в то, что ей все по плечу, не склонна вспоминать неудачников. А кем был Сандро? Что он оставил после себя? Мадонн – но сколько их написали другие ремесленники!

Микеланджело возвращался с пирушки: он выслушал немало похвал своему мастерству, некоторые даже заискивали перед ним – ведь он теперь будет близок к папе. Раньше во Флоренции такого не было; похоже, его город опускается все ниже. Мастер Микеле был преисполнен уверенности в себе и гордости за свой талант, и его немного раздражала согбенная фигура в монашеском одеянии, ковыляющая впереди. Человек не останавливался и не оглядывался, он шел вроде бы не спеша, но в то же время его было не так просто догнать низкорослому Микеланджело. А ему почему-то хотелось увидеть его лицо, ибо фигура кого-то ему напоминала. Услышав за собой шаги, незнакомец резко остановился, словно испугавшись. Капюшон упал с его головы, и Микеланджело увидел лысый череп, на котором как-то неестественно топорщились клочки свалявшихся, непонятного цвета волос. Мутные, подслеповатые глаза вопросительно уставились на него.

И Микеланджело узнал – это был Сандро! Великий, божественный Сандро Боттичелли, на которого Лоренцо ди Пьерфранческо возлагал столько надежд, которому, что там говорить, он сам некогда завидовал. Последний раз он видел его, когда решалась судьба его «Давида», но Боже, как он изменился за эти полтора года! Микеланджело улыбнулся, но Боттичелли вдруг отпрянул от него, словно опасаясь удара. Вдруг Сандро протянул ему руку, и Микеланджело машинально хотел протянуть свою, чтобы пожать ее. Но вдруг понял, что этот жест Сандро означает нечто иное: он просил подаяния. И Микеле сунул в эту протянутую руку несколько случайно сохранившихся от пирушки скуди. А потом, так ничего и не сказав, зашагал прочь. Он размышлял: толкнула ли Сандро на этот шаг беспросветная нужда, или же он, узнав молодого преуспевающего коллегу, просто юродствовал перед ним? Эта мысль не давала покоя, и он решил вернуться, расспросить, узнать истину. Если Сандро действительно испытывает горькую нужду, то нужно сказать об этом Содерини – пусть город поможет ему, ведь он немало сделал для него. Микеланджело оглянулся, но Сандро уже не было на улице; он исчез, растворившись в одном из бесчисленных флорентийских переулков.

Занятый хлопотами, связанными с переездом, Микеланджело забыл и об этой встрече, и о своем желании помочь Сандро. Он вспомнил о нем уже в Риме, когда увидел в Сикстине фрески Боттичелли. Всего несколько минут он стоял перед ними – конечно, в них присутствовали мастерство и фантазия, но все-таки они принадлежали прошлому. Это были рисунки ребенка, возомнившего себя способным тягаться с великими мастерами, а великим Микеланджело считал прежде всего себя. Свое отношение к работе предшественника он выразил только тем, что пожал плечами в наигранном недоумении и приказал ставить леса для своей великой работы. Она действительно была великой – в отличие от Сандро Микеланджело знал себе цену и никогда не испытывал чувства неуверенности. Он знал, чего хочет, и знал, что достигнет этого.

Спустя несколько лет ему передали однажды новость из родной Флоренции – Сандро Боттичелли умер 17 мая 1510 года и был похоронен в церкви Оньисанти. Он все-таки обрел свое последнее пристанище там, где хотел. Смерть его прошла совершенно незамеченной. На три с лишним столетия Боттичелли был почти забыт. Его произведения путали с работами так не похожих на него Гирландайо, Мазаччо, Андреа Мантеньи. Все они казались одинаково примитивными, плоскими и устаревшими на фоне великолепия Чинквеченто и буйной пышности барокко. Некий знаток искусства сетовал на папу Сикста IV, который «с присущим владыкам невежеством поручил надзор за всем (работами в Сикстинской капелле. – Ст. 3.) самому неквалифицированному из всех, чей варварский вкус и сухая мелочность парализовали его коллег».

Но даже тогда находились чудаки, готовые восхищаться картинами мастера и хранить их, спасая от уничтожения. В 1800 году англичанин Оттли приобрел на аукционе в Риме «Мистическое Рождество» – оно стало первым произведением Боттичелли, вывезенным за пределы Италии после смерти художника. В 1815 году чудом уцелевшее «Рождение Венеры» было перевезено из обветшавшей виллы Кастелло в музей Уффици, а «Весна» – во Флорентийскую академию живописи. В 1865 году англичанин Баркер приобрел «Венеру и Марса», а в 1873-м на вилле Лемми под слоем штукатурки были открыты замечательные росписи Сандро, попавшие вскоре в хранилище Лувра. Вскоре английские прерафаэлиты призвали вернуться к «духовной» дорафаэлевской живописи, объявив Боттичелли главным ее представителем. Это открыло новую эпоху интереса к художнику, в котором каждое поколение открывает новое. Если прерафаэлиты считали его прежде всего певцом женственной нежности и изысканной грусти, то искусствоведы середины XX века заговорили о его «мужественной манере», выдающей темперамент борца и пророка.

Сам Сандро, услышав все эти мудрствования, наверняка улыбнулся бы своей знаменитой нежно-рассеянной улыбкой. Ведь он был не титаном, ниспровергающим основы, а всего лишь самозабвенным певцом красоты и весны. Жаль, что ему не было дано той уверенности в своих силах и того мужества, которыми судьба щедро наделила его младшего современника Микеланджело. Но у каждого своя судьба и свое предназначение. Каждый совершает только свой собственный путь на этой земле. Хотел этого Сандро Боттичелли или нет, но он стал одним из первых, кто во весь голос пытался воспеть красоту человека и его великое предназначение.