Золотая цепь

– Мы поедем, Санди, – сказал, перестав ходить, Дюрок, – потом… но что предисловие: хочешь отправиться в экспедицию?…

Думая, что он предлагает Африку или другое какое место, где приключения неистощимы, как укусы комаров среди болот, я сказал со всей поспешностью:

– Да! Тысячу раз – да! Клянусь шкурой леопарда, я буду всюду, где вы.

Говоря это, я вскочил. Может быть, он угадал, что я думаю, так как устало рассмеялся.

– Не так далеко, как ты, может быть, хочешь, но – в «страну человеческого сердца». В страну, где темно.

– О, я не понимаю вас, – сказал я, не отрываясь от его сжатого, как тиски, рта, надменного и снисходительного, от серых резких глаз под суровым лбом. – Но мне, право, все равно, если это вам нужно.

– Очень нужно, – потому что мне кажется, – ты можешь пригодиться, и я уже вчера присматривался к тебе. Скажи мне, сколько времени надо плыть к Сигнальному Пустырю?

Он спрашивал о предместье Лисса, называвшемся так со старинных времен, когда города почти не было, а на каменных столбах мыса, окрещенного именем «Сигнальный Пустырь», горели ночью смоляные бочки, зажигавшиеся с разрешения колониальных отрядов, как знак, что суда могут войти в Сигнальную бухту. Ныне Сигнальный Пустырь был довольно населенное место со своей таможней, почтой и другими подобными учреждениями.

– Думаю, – сказал я, – что полчаса будет достаточно, если ветер хорош. Вы хотите ехать туда?

Он не ответил, вышел в соседнюю комнату и, провозясь там порядочно времени, вернулся, одетый как прибрежный житель, так что от его светского великолепия осталось одно лицо. На нем была кожаная куртка с двойными обшлагами, красный жилет с зелеными стеклянными пуговицами, узкая лакированная шляпа, напоминающая опрокинутый на сковороду котелок; вокруг шеи – клетчатый шарф, а на ногах – поверх коричневых, верблюжьего сукна брюк, – мягкие сапоги с толстой подошвой. Люди в таких вот нарядах, как я видел много раз, держат за жилетную пуговицу какого-нибудь раскрашенного вином капитана, стоя под солнцем на набережной среди протянутых канатов и рядов бочек, и рассказывают ему, какие есть выгодные предложения от фирмы «Купи в долг» или «Застрахуй без нужды».

Пока я дивился на него, не смея, конечно, улыбнуться или отпустить замечание, Дюрок подошел к стене между окон и потянул висячий шнурок. Часть стены тотчас вывалилась полукругом, образовав полку с углублением за ней, где вспыхнул свет; за стеной стало жужжать, и я не успел толком сообразить, что произошло, как вровень с упавшей полкой поднялся из стены род стола, на котором были чашки, кофейник с горящей под ним спиртовой лампочкой, булки, масло, сухари и закуски из рыбы и мяса, приготовленные, должно быть, руками кухонного волшебного духа, – столько поджаристости, масла, шипенья и аромата я ощутил среди белых блюд, украшенных рисунком зеленоватых цветов. Сахарница напоминала серебряное пирожное. Ложки, щипцы для сахара, салфетки в эмалированных кольцах и покрытый золотым плетеньем из мельчайших виноградных листьев карминовый графин с коньяком – все явилось, как солнце из туч. Дюрок стал переносить посланное магическими существами на большой стол, говоря:

– Здесь можно обойтись без прислуги. Как видишь, наш хозяин устроился довольно затейливо, а в данном случае просто остроумно. Но поторопимся.

Видя, как он быстро и ловко ест, наливая себе и мне из трепещущего по скатерти розовыми зайчиками графина, я сбился в темпе, стал ежеминутно ронять то нож, то вилку; одно время стеснение едва не замучило меня, но аппетит превозмог, и я управился с едой очень быстро, применив ту уловку, что я будто бы тороплюсь больше Дюрока. Как только я перестал обращать внимание на свои движения, дело пошло как нельзя лучше, я хватал, жевал, глотал, отбрасывал, запивал и остался очень доволен собой. Жуя, я не переставал обдумывать одну штуку, которую не решался сказать, но сказать очень хотел и, может быть, не сказал бы, но Дюрок заметил мой упорный взгляд.

– В чем дело? – сказал он рассеянно, далекий от меня, где-то в своих горных вершинах.

– Кто вы такой? – спросил я и про себя ахнул. «Случилось-таки! – подумал я с горечью. – Теперь держись, Санди!»

– Я?! – сказал Дюрок с величайшим изумлением, устремив на меня взгляд серый как сталь. Он расхохотался и, видя, что я оцепенел, прибавил: – Ничего, ничего! Однако я хочу посмотреть, как ты задашь такой же вопрос Эстампу. Я отвечу твоему простосердечию. Я – шахматный игрок.

О шахматах я имел смутное представление, но поневоле удовлетворился этим ответом, смешав в уме шашечную доску с игральными костями и картами. «Одним словом – игрок!» – подумал я, ничуть не разочаровавшись ответом, а, напротив, укрепив свое восхищение. Игрок – значит молодчинище, хват, рисковый человек. Но, будучи поощрен, я вознамерился спросить что-то еще, как портьера откинулась, и вошел Поп.

– Герои спят, – сказал он хрипло; был утомлен, с бледным, бессонным лицом, и тотчас тревожно уставился на меня. – Вторые лица все на ногах. Сейчас придет Эстамп. Держу пари, что он отправится с вами. Ну, Санди, ты отколол штуку, и твое счастье, что тебя не заметили в тех местах. Ганувер мог тебя просто убить. Боже сохрани тебя болтать обо всем этом! Будь на нашей стороне, но молчи, раз уж попал в эту историю. Так что же было с тобой вчера?

Я опять рассказал о разговоре в библиотеке, о лифте, аквариуме и золотой цепи.

– Ну, вот видите! – сказал Поп Дюроку. – Человек с отчаяния способен на все. Как раз третьего дня он сказал при мне этой самой Дигэ: «Если все пойдет в том порядке, как идет сейчас, я буду вас просить сыграть самую эффектную роль». Ясно, о чем речь. Все глаза будут обращены на нее, и она своей автоматической, узкой рукой соединит ток.

– Так. Пусть соединит! – сказал Дюрок. – Хотя… да, я понимаю вас.

– Конечно! – горячо подхватил Поп. – Я положительно не видел такого человека, который так верил бы, был бы так убежден. Посмотрите на него, когда он один. Жутко станет. Санди, отправляйтесь к себе. Впрочем, вы опять запутаетесь.

– Оставьте его, – сказал Дюрок, – он будет нужен.

– Не много ли? – Поп стал водить глазами от меня к Дюроку и обратно. – Впрочем, как знаете.

– Что за советы без меня? – сказал, появляясь, сверкающий чистотой Эстамп. – Я тоже хочу. Куда это вы собрались, Дюрок?

– Надо попробовать. Я сделаю попытку, хотя не знаю, что из этого выйдет.

– А! Вылазка в трепещущие траншеи! Ну, когда мы появимся – два таких молодца, как вы да я, – держу сто против одиннадцати, что не устоит даже телеграфный столб! Что?! Уже ели? И выпили? А я еще нет? Как вижу, – капитан с вами и суемудрствует. Здорово, капитан Санди! Ты, я слышал, закладывал всю ночь мины в этих стенах?!

Я фыркнул, так как не мог обидеться.

Эстамп присел к столу, хозяйничая и накладывая в рот что попало, также облегчая графин. – Послушайте, Дюрок, я с вами!

– Я думал, вы останетесь пока с Ганувером, – сказал Дюрок. – Вдобавок при таком щекотливом деле…

– Да, – вовремя ввернуть слово!

– Нет. Мы можем смутить…

– И развеселить! За здоровье этой упрямой гусеницы!

– Я говорю серьезно, – настаивал Дюрок, – мне больше нравится мысль провести дело не так шумно.

– …как я ем! – Эстамп поднял упавший нож.

– Судя по всему, что я знаю, – вставил Поп, – Эстамп очень вам пригодится.

– Конечно! – вскричал молодой человек, подмигивая мне. – Вот и Санди вам скажет, что я прав. Зачем мне вламываться в ваш деликатный разговор? Мы с Санди присядем где-нибудь в кусточках, мух будем ловить… ведь так, Санди?

– Если вы говорите серьезно, – ответил я, – я скажу вот что: раз дело опасное, всякий человек может быть только полезен.

– Что? Дюрок, слышите голос капитана? Как он это изрек!

– А почему вы думаете об опасности? – серьезно спросил Поп.

Теперь я ответил бы, что опасность была необходима для душевного моего спокойствия. «Пылающий мозг и холодная рука» – как поется в песне о Пелегрине. Я сказал бы еще, что от всех этих слов и недомолвок, приготовлений, переодеваний и золотых цепей веет опасностью точно так же, как от молока – скукой, от книги – молчанием, от птицы – полетом, но тогда все неясное было мне ясно без доказательств.