Змея

Небольшая толпа дожидалась, когда откроют ворота. Совсем как перед тюрьмой, сказал я; родные навещают своих, кругом сплошная родня. Мужья, зятья, братья, деды, племянники, дяди, тети, свекры, свекрови и так далее и тому подобное, и все эти родственные связи неизменно начинаются с одного мужчины и одной женщины, которые спали вместе. Иногда, сказала Мириам, тебя удивляют совершенно естественные вещи. Смерть тоже дело естественное, сказал я, проходят годы, и в какой-то момент тебя заколачивают в гроб и уносят, и ты лежишь там, заколоченный, и уже не можешь ничего сделать, а другие в это время ходят, разговаривают. Посмотри на всех этих людей, они ходят по улицам и выглядят всегда одинаковыми, они похожи на зеленый газон, где часть травы умирает, а другая растет, вот и кажется, будто газон всегда один и тот же, а он изменяется, как в «Мессаджеро» изменяется колонка с извещениями об умерших и родившихся. Давай лучше изменим тему, сказала Мириам. Но разговор уже потек по определенному руслу, хотя к некоторым темам я подходил издалека, описывая широкие круги с дьявольской ловкостью. Да, иногда я бываю дьявольски ловок.

Вот, например, перед тобой человек, говорил я, с тугими щеками, такие лица обычно сравнивают с налитым яблоком, а потом выясняется, что изнутри-то он весь прогнил. Возможно, отвечала Мириам, но нигде не сказано, что это обязательно. Такое может быть, а может и не быть. Вот почему, говорил я, ради собственного спокойствия следует периодически делать рентгеновский снимок. В Риме существуют рентгенологические центры, специализированные радиологические клиники и кабинеты, где ведут частную практику профессора. Есть такое специальное отделение и в городской больнице. Если человек чувствует себя хорошо, говорила Мириам, ему незачем делать рентгеновские снимки. А я возражал, что никто не может чувствовать себя идеально здоровым, нет человека, который был бы здоров вполне. И потому ради собственного спокойствия надо иногда наведываться к рентгенологу.

Что за странная идея, говорила Мириам, ходить на рентген: по-моему, это полная чепуха. Ну уж нет, говорил я, американцы раз в год обязательно просвечиваются, а американцы — передовая нация. Только с помощью рентгена, говорил я, ведя машину по бульвару делла Реджина в сторону Веранского кладбища, могут быть выявлены некоторые заболевания, ну пусть и не заболевания, а какие-то отклонения от нормы, и еще всякие инородные тела вроде булавок, гвоздей и тому подобного. Я хорошо знал, чего добивался от нее в тот день.

Вот это Верано, сказал я, проезжая мимо Веранского кладбища, и добавил: все мы здесь будем. Эта мысль тоже горька, но я один знал, что было у меня на уме. Если человек не хочет пользоваться услугами рентгенолога, он может не знать, что болен, потому что чувствует он себя хорошо, никто ничего не видит, никто ничего не замечает, и так до конца. А он все равно болен, и, возможно, даже очень серьезно болен, но не подозревает об этом. Он должен позаботиться о себе, пока еще есть время. И ты тоже, говорил я. Да нет же, я прекрасно себя чувствую, говорила Мириам, меня все это совершенно не касается.

Я выехал на Тибуртину, потом свернул налево на кольцевую дорогу, бегущую между холмами, по пей дослал до виа Номентана, а потом с виа Номентана еще раз свернул налево, вниз к Монте Сакро, и возвратился к Порта Пиа. Я сидел за рулем и был прижат к асфальту, хотя мне так хотелось полетать в нагретом воздухе, в тишине, вместе с ангелами и самолетами.

В Милане, говорил я, есть одна специализированная клиника, где делают полное медицинское обследование: заходишь, и тебя обследуют с головы до ног — это я прочитал в «Коррьере делла сера», — а когда выходишь, то знаешь о себе абсолютно все: здоров ли ты, все ли органы у тебя работают нормально или дают какие-то сбои, совсем как на заводе. Когда оказываешься: в таких местах, говорила Мириам, у тебя обязательно что-то находят. Раз что-то находят, значит, у тебя что-то не так, говорил я. Здесь, в Риме, такой клиники, к сожалению, нет, значит, надо начать с хорошего общего рентгенологического обследования, я отвезу тебя к знакомому специалисту, я знаю одного такого известного профессора-рентгенолога. Только не сегодня, говорила Мириам, как-нибудь в другой раз. Да это же здесь, рядом, говорил я. Сначала иди сам. А я уже там был. Сегодня я не могу, сегодня я иду к косметичке, мне надо в парикмахерскую. Да мы уже почти приехали. Нет, завтра, упиралась Мириам. Смотри, профессор-рентгенолог, о котором я тебе говорил, принимает вот здесь, на этой улице, в этом вот доме. Дом у него современнейший, весь облицованный мрамором и дорогими породами дерева, — вот он, на этой улице, ведущей от пьяцца Весковио вверх, к пьяцца ди Новелла, в каких-нибудь двух шагах от виа Салариа, что в квартале Весковио.

Рентгенолог встретил нас с улыбкой, и я сразу же ему сказал, что восхищен его работой и много о нем наслышан. Я действительно читал о нем статью в каком-то специализированном журнале. Потом отыскал его фамилию в телефонном справочнике — фамилию типично сицилийскую, которая на чистом итальянском должна была бы звучать как Оккьодоро. Профессор Оккьодоро был энтузиастом своего дела, обожал свои рентгеновские лучи и внушительную аппаратуру.

За последние годы в области рентгенологии достигнуты большие успехи, сказал он. Наука несется, можно сказать, вскачь, скоро с помощью лучей можно будет делать хирургические операции — как сегодня с помощью ланцета. Ланцет за ненадобностью сдадут в музей. Нам очень повезло, что мы живем во времена технического прогресса. Когда я только начинал, рентгенологи оставались без пальцев, а иногда и без рук, их сжигало рентгеновскими лучами, которые очень охочи до живого мяса. Пираньи по сравнению с ними — ничто.

Я сказал: слава Богу, что сегодня все так изменилось. Пираньи — это рыбы, которые за пять минут могут обглодать целого быка.

Мириам слушала нашу беседу и, похоже, была встревожена, но я улыбался, чтобы ее успокоить.

Мы можем ампутировать целый сустав, вместе с костью, продолжал Оккьодоро, а пациент даже ничего не почувствует. Времена Боли подходят к концу.

Тут ты, профессор, маленько завираешься, подумал я про себя, но промолчал. Оккьодоро предложил нам следовать за ним и провел в полутемную комнату, где стояла рентгеновская аппаратура. Она была подогнана по мерке человека.

Мириам пошла раздеваться в другую комнату, а я попросил у профессора разрешения присутствовать при рентгеноскопии.

Оккьодоро велел мне надеть длинный желтый и очень тяжелый балахон из прорезиненной ткани: он должен был защитить меня от радиации. Когда Мириам (совершенно голая) вернулась в сопровождении медсестры, я стал напротив экрана. Как в кино. Оккьодоро был очень любезен и в темноте показал мне на экране печень, легкие, сердце и кишечник Мириам.

Вид рентгеновского изображения — куда более сильное зрелище, чем вид голой женщины. Здесь, благодаря технике, материя просматривается насквозь, можно увидеть все, что делается внутри тела, просто фантастика! Я задавался вопросом, как же это Мириам согласилась подвергнуться такому просвечиванию лучами, но иногда женщины любят блефовать, и Мириам, по-моему, блефовала. А может, она не поняла, какое именно подозрение мучило меня в тот день.

Когда Мириам ушла одеваться, я спросил у профессора, не заметил ли он чего-нибудь такого, что могло бы представить для меня интерес.

В каком смысле? — спросил Оккьодоро.

В том смысле, что речь идет о моей девушке, ответил я откровенно, полагая, что теперь уже все ясно.

С диагностической точки зрения ничего интересного я не нашел, сказал он.

Пришлось объяснить, что именно я искал. В общем, я спросил, не может ли он с помощью технического чуда рентгенологии и своего огромного опыта специалиста столь высокого класса обнаружить в теле женщины признаки измены. Я все думал о Бальдассерони.

Не понимаю, сказал Оккьодоро.