Страница 38 из 42
В тереме дочерей царя Алексея было шесть девиц, уже возрастных, стало быть способных придавать своему терему разумное и почтительное значение. В год смерти их брата, царя Федора, когда терем явно выступил вперед, старшей царевне Евдокеи было уже 32 года, младшей Феодосии 19 лет. Средний возраст принадлежал, по порядку старшиства, третьей царевне Софье; ей было около 25 лет. Второй по старшинству Марфе было 29 лет, четвертой — Екатерине 23 года, пятой — Марье 22 года. Все-такие лета, которые полны юношеской жизни, юношеской жажды. Естественно было встретить в эти лета и юношескую отвагу, готовность вырваться из клетки на свободу, если не полную готовность, то неудержимую мечту о том, что жизнь на воле была бы лучше монастырской жизни в тереме. Ведь жили же люди свободно, такие же православные, такие же девы, на пр. в древнем Цареграде; такие же девы управляли там государством. Сестры царевны это знали. Они не могли этого не знать, потому что весь круг их познаний, их начитанности заключался именно только в знакомстве с византийскою историею и литературою. Устав каждодневной жизни требовал чтения, как душеполезного подвига. Кроме поучений на каждый день, они читали жития; и конечно жития св. жен были для них несравненно и назидательнее, и любопытнее других житий. Здесь они знакомились не только с иноческими идеалами, но и вообще с условиями, мотивами, формами, порядками и событиями византийской жизни. В это время они должны были особенно хорошо знать византийскую историю, ибо в миру двигался раскол, шли непрестанные толки и споры о вере, которые очень часто утверждали свои положения на этой истории. На каждом шагу приходилось если не читать, то слышать о том или другом событии этой истории, о той или другой исторической личности. Припомним, что в 1682 г. царевны сами ходили рассуждать с раскольниками о делах веры в Грановитую Палату. Знакомые терему люди, в числе которых находился, напр. такой знаток тогдашней книжности, как Сильвестр Медведев, не говоря уже о его учителе, Симеоне Полоцком, который, как увидим ниже, едва ли не был главным просветителем терема, — всегда с раболепием готовы были и указать и рассказать все то, что было нужно, или что возбуждало особое любопытство. С большою вероятностью возможно полагать, что терем часто рассуждал о том, как живали и что делывали когда-то в Цареграде тамошние цари и царицы. Подражание Цареграду обнаруживалось во многом. Отец царевен Алексей Михаиловичь, даже в украшениях своего дворца прямо брал за образец дворец Цареградский: и у него также, как у тамошних царей, по сторонам трона, лежали рыкающие львы [59]. Все это было, конечно, вычитано в царственных исторических книгах. Немудрено что, подражая формам быта, подражали и византийским поступкам, тем более, что вся культура знания или образованности шла оттуда же, вся выработка мысли и даже воображения была построена по византийским началам. К этому приводила вся наша старая книжность, чтение и учение.
Византийская литература и история воспитывала умы, оправдывая или обличая поступки и подвиги своими примерами, направляя самую жизнь к своим идеалам. В затруднительных обстоятельствах справлялись с нею, как с мудрою советницею. Таким образом умы терема были по необходимости исполнены понятий и идеалов византийских. При жизни отца, в тереме, конечно, господствовали одни только постнические идеалы. Те же идеалы остались бы господствующими и при жизни брата, т. е. до конца, если б этот брат, царь Федор, обладал прочным здоровьем, был бы прочен на царстве. Но именно болезненное и безнадежное состояние его здоровья и было причиною, что идеалы терема устремились к другим целям. Болезнь царя подавала не малый повод и не одним царевнам размышлять о том, что будет с царством или иначе, что будет с людьми приближенными, к царскому родству Милославских. Болезнью Федора почва Милославских колебалась. Единым прибежищем оставался цветущий здоровьем и возрастом терем. Можно с большою основательностью думать, что в виду таких обстоятельств еще при жизни Федора по терему стала ходить византийская мысль о возможности при слабом и неспособном брате править государством способной сестре. Мысль очень смелая для русской жизни, но она твердо опиралась на авторитет той же истории, которая укрепила в этой русской жизни и самый идеал терема. При том знакомая история указывала превосходный образ для подражания, как нельзя лучше подходивший ко всем обстоятельствам дела, сохранявший в своих чертах все то, чего требовали и ум, и нрав, и все благочестие века. Таков именно был образ византийской царевны Пульхерии.
Пульхерия была дочь императора Аркадия и Евдокии, гонительнилы Иоанна Златоуста. По смерти отца она осталась с малолетним братом Феодосием и тремя сестрами. В первое время государством управлял пестун царя-отрока, персиянин Антиох, который однако ж по неизвестным причинам вскоре был удален и правительницею явилась Пульхерия, девятнадцатилетняя девица, принявшая вместе с тем и титул Августы. Она управляла империею изящно, как свидетельствуют летописцы, и воспитывала брата в благочестии и во всяких добродетелях. Великая набожность и благочестие были наилучшими украшениями ее царственного сана.
Подражая идеалам иночества, она дала обет сохранить до конца дней свою девственность, чему последовали и ее сестры.
Царский дворец таким образом стал уподобляться монастырю. Царевна строила церкви, богадельни, больницы, монастыри, определяя им из царской казны пристойное и довольное содержание. Брат Феодосий, достигший уже возраста, был мало способен к царским делам и постоянно нуждался в опеке, а потому правление государством оставалось в руках Пульхерии почти во все время его долгого царствования. Она его женила на одной афинянке Евдокие. Наилучшая характеристика его царских дел заключается в следующей анекдоте. Он имел обычай подписывать свои указы, не читавши, от чего, конечно, людям много бед бывало. Сестра много раз вразумляла его, но напрасно. Чтобы нагляднее показать ему, к чему ведет эта царская лень и небрежность, она однажды подала ему для подписи указ, в котором царь отдавал сестре в рабство свою жену — царицу. Указ, по обыкновению, был подписан. Пульхерия взяла к себе Евдокию, как рабу, «сребром купленную». Царь оскорбился и зело вознегодовал на такое насилие сестры. Но ему был подан им подписанный указ. С тех пор Феодосий оставил свое безумие, говорит летописец.
Впоследствии интриги евнухов, а может быть и царицы Евдокии успели поссорить брата с правительницею и она была изгнана из царских чертогов; но это продолжалось не долго. Она снова возвратилась во дворец и управляла царством до самой кончины брата. После Феодосия царство уже по праву долгого правительства принадлежало ей. Но в то время, и в Византии еще не было обычая, чтобы женщина, а тем более девица, прямо заступала место и лицо императора. Опасаясь нарушением этого обычая возбудить толки и неудовольствие в народе и желая однако ж сохранить за собою царственное положение, Пульхерия избрала в императоры, т. е. избрала себе в мужья одного из бояр, начальника императорской гвардии, Маркиана, человека простого, но весьма достойного, и благочестивого. Она предложила ему императорский сан и свою руку под клятвою «соблюсти девственную чистоту неосквернену». В то время ей было уже 54 года. Таким образом до конца дней она осталась девою непорочною.
Обстоятельства этой византийской истории во многом сходствовали, как упомянуто, с обстоятельствами, в которых находилась в описываемое время история Московская, и идеал царевны Пульхерии должен был особенно привлекать умы московских царевен, точно также посвящавших дни свои благочестивым подвигам и иноческому безбрачию. Было очень много родственного в положениях лиц, отдаленных друг от друга слишком на двенадцать веков. Здесь, на самом деле, в живых подвигах и поступках, высказывалась та великая истина, что семена известной умственной и нравственной культуры, в какое бы время они не были положены в почву народного развития, рано ли, поздно ли, всегда должны вырастить свои плоды. Древнерусский и собственно московский терем был именно таким плодом. Его семена конечно жили еще в то время, когда и русского имени не слышалось на земле. Перенесенные ветром цивилизации в эту простую, непосредственную почву, которая именовалась Русского землею, они медленно, но неизменно росли, развивались и воспроизвели жизненные формы, во всем подобные своим первообразам.
59
Дом. быт царей т. X, стр. 150, 356.