Червонные сабли

- «Не помню». «Не имею чести»! - Ленька передразнивал пленного. - Забыл, как в Шатохинском твои бандиты убили шахтера Барабанова?

Шатохин замедлил шаг, обернулся и сказал глухим голосом:

- Мели, Емеля, твоя неделя...

- Я тебе покажу Емелю!.. Отца родного вспомнишь, святых помянешь...

- Знать тебя не знаю, - огрызался кадет.

- Знаешь... И Ваську знаешь, который тебя за ногу с лошади сдернул на речке Кальмиус.

Дорога спускалась в балку с обрывистыми каменистыми стенами. Ленька приказал пленному идти к скале, где из трещин росли выгоревшие на солнце кустики травы.

- Стой! - скомандовал Ленька, поднимая маузер. - Повернись лицом!

Шатохин не шевелился, уперся лбом в скалу и молчал, потом резко обернулся, и Ленька не узнал его: белые губы были сжаты, лицо перекосилось.

- Стреляй, подлец!

- Не спеши... Помолись своему буржуйскому богу...

- Стреляй, мерзавец!.. Ты потому храбришься, что в руках у тебя оружие, а у меня ничего нет. А если бы ты встретился мне в бою, тогда бы драпал от меня пуще зайца.

- Что ты сказал?

- То, что слышал. Ты кухаркин отпрыск, хамло неумытое. Не строй из себя героя. Твой отец был мужланом, и в тебе самом течет рабская кровь. Это даже по харе твоей видно. Ты, поди, и стрелять не умеешь...

Ленька растерялся. Ни от кого не слышал он таких обидных слов. Так ему стало больно, что рука с маузером сама собой опустилась. Всплыла в памяти детская битва на речке Кальмиус. Тогда Васька не стал казнить пленного кадета, а поднял его на смех. «Иди, - сказал он, - и знай, как с пролетариатом воевать». Васька поразил ребят благородством, зато кадет ушел освистанный. Вот это была победа!..

- Значит, в бою я бы от тебя бежал? - спросил Ленька, еле сдерживая себя от обиды.

- Еще как!.. Только пятки сверкали бы. Ведь ты от природы трус.

Зеленые круги поплыли перед глазами Леньки - так зашлось сердце от обиды.

- Ну вот что, гад ползучий... Я тебя отпускаю. Слышишь? Тикай! Найду я тебя в открытом бою, и тогда посмотрим, кто храбрый, а кто трус. Чего стоишь, буржуй вонючий? Тикай, пока сердце мое не остыло, иначе я из тебя решето сделаю!

Геннадий Шатохин сделал неуверенный шаг в сторону, потом другой, поминутно оглядываясь, пошел - и вдруг стал карабкаться вверх, цепляясь руками за кусты. В один миг добрался он до вершины балки, еще раз оглянулся; и только тогда Ленька понял, какую оплошность допустил. Он будто окаменел от мысли, что совершил непоправимое, кинулся вдогонку, крича: «Стой, стой, гад!» Выстрелил два раза вслед и стал взбираться на гору. Уцепился за камень и сорвался. Пока поднимался снова, кадет исчез. Он еще пробежал несколько шагов, бросился в одну сторону, в другую. Кадета нигде не было. Лишь каркала ворона, точно дразнила его, разиню.

Чуть не плача от досады, Ленька пошел к штабу.

7

- Ну как, выяснил свои отношения с «земляком»? - спросил Папаша, когда Ленька пришел в штаб.

- Такой не промахнется, - весело добавил Байда.

Ленька молча отстегнул ремень, снял через голову маузер, шашку, все это положил на стол и, отступив на шаг, замер - руки по швам.

- В чем дело? - спросил Папаша.

- Арестуйте меня, товарищ командир, - проговорил Ленька серьезно.

- За что?

- Я отпустил беляка.

Все, кто был в комнате, с удивлением подняли головы.

- Как отпустил? Зачем?

Ленька виновато молчал.

- Отвечай, почему отпустил пленного?

- Стыдно признаться...

- Знаешь что: ты не в церкви перед попом, а в штабе. И не загадывай нам загадок.

- Пацаном я себя повел, товарищ командир, как дите малое поступил. Совестно сказать, но там не сдержался.

- Может быть, расскажешь толком?

- Обидел меня кадет: обозвал трусом. Если бы, говорит, мы в бою встретились, то я бы тикал от него как заяц... Только не в моем характере бегать от врага.

Командиры зашумели: одни осуждали Ленькин поступок, другие одобряли его.

- Воин Красной Армии должен быть гордым, - сказал Папаша. - С этой стороны ты прав. Но толковать по-своему воинский устав тебе никто не разрешит. Дежурный, вызовите конвой!

8

Запертый в какую-то кладовку, где пахло мышами, Ленька долго не мог прийти в себя. Думы, как тучи, наваливались на него. Вот какую промашку дал! Сердце мягкое подвело. Долго думал Ленька над своей судьбой и, устав от переживаний, задремал, сидя на жесткой лавке.

Ночью за дверью послышались шаги и звон шпор. В каморку вошел Ока Иванович. Он принял от часового керосиновую лампу, поставил ее на пол, а сам сел рядом с Ленькой.

- Так, так... Здорово ты окарапузился. И что мне делать с такими партизанами? Прошлый раз чуть в плен не угодил, теперь врага отпустил на волю.

Захотелось Леньке ткнуться головой в грудь Оке Ивановичу, как родному отцу, и заплакать. Но он держался изо всех сил, только хмурил брови и молчал.

- Знаешь ли ты, что делает сейчас тот офицер, которого ты отпустил? Он саблю точит - на тебя и на меня. Хорошо, если ты сам поплатишься за свою ошибку. А если товарищей подведешь и люди из-за тебя пострадают?

Ленька не отвечал.

- Запомни: бдительность - наше первое оружие. Если враг не сразит тебя пулей, не зарубит шашкой, то постарается обмануть, усыпить твою бдительность. А когда ты разинешь рот, нанесет смертельный удар. Знай, враг не прощает... Ладно, ложись спать, партизан. Завтра отправляемся в новый рейд. Надо выспаться, запастись силами. Вот тебе моя папаха: подложи под голову и спи. Утро вечера мудренее.

Закрылась дверь, и Ленька долго слушал, как удалялись шаги командарма.

Глава одиннадцатая. ВРАГ НЕ ПРОЩАЕТ

Сверкайте штыками, грозите плетями,

Ваш собственный страх не сковать вам цепями.

Пределы насилию вашему даны.

И стыд, и страх, и смерть вам, тираны!

1

Всю ночь грохотала гроза, а дождя так и не выпало ни капли. Пахло горькой пылью, со степи дул ветер, и был он горячий, как из раскаленной печи. В предрассветном сумраке сверкала молния, раскаты грома с сухим треском рвались над головой.

Разведчики ехали шагом без единого звука: копыта коней и стремена выли обернуты тряпками, а на мордах у лошадей - торбы, чтобы храпа конского не было слышно. Вспышки молнии освещали придорожные старые вербы. Кони волновались, били копытами землю - не то гроза их пугала, не то чуяли врага, притаившегося в темноте.

Наконец показались очертания каких-то строений, должно быть это и было поместье Фальцфейна. Остановили коней, прислушались. Сквозь бурю чудился отдаленный собачий лай.

Усадьба была обнесена стеной высоких пирамидальных тополей. Они глухо шумели, раскачиваясь под порывами ветра.

Трое всадников скрылись в посадке серебристого лоха. Остальные ждали условленного сигнала. Ленька поглаживал шелковистую шею Валетки, успокаивал коня.

Гроза удалялась на запад, и вокруг посветлело. Вдали тучи озарялись бледными всплесками молний. Гром доносился едва слышно, точно там, за горизонтом, шла орудийная пальба.

Впрочем, так, вероятно, и было на самом деле: разведчики находились в тылу врага, выполняя ответственное задание командарма. Дело в том, что во время разгрома штаба в Белоцерковке были захвачены важные документы. Оказалось, что Врангель, обеспокоенный переправой красных через Днепр в районе Каховки, перебросил туда лучшие силы и там идут ожесточенные бои. Надо было выручить каховцев, прорваться в тыл врага, отвлечь на себя часть его войск, а если удастся, и соединиться с защитниками Каховского плацдарма.

Сейчас разведчики Папаши определяли направление будущего прорыва. Они шли тремя группами. Отряд Байды имел задачу обследовать дорогу через имение крупного помещика Северной Таврии - Фальцфейна. Если имение не занято противником, то превратить усадьбу в опорную базу и продолжать разведку.