Страница 34 из 66
Неожиданно прискакал всадник и, не останавливаясь у лазарета, помчался к ставку. Разведчики узнали бойца-поляка, которого в шутку дразнили «Пилсудским». Он победно размахивал газетой, спешился на ходу и подбежал к товарищам:
- Браты, рабочие всего мира с нами! Послушайте, что пишет газета: «Рабочие Германии открыто выступают против войны в Советской России...»
- Да ты читай быстрее, прохвессор, - засмеялся Петро Хватаймуха.
- Устинову дай, он скорее прочтет.
Но тот никому не давал газету. С особой радостью он читал, как грузчики в порту Гамбурга отказываются грузить оружие для панской Польши и для Врангеля.
- Держись, Антанта! - громко воскликнул он. - Врангелю, пся крев, капут и домовина с музыкой!
В эту минуту Махметка, у которого был с Сергеем спор, кто поймает добычу крупнее, выбросил на берег зеленого рака с выпученными глазами.
- Врангель попался. Лови!
В траву шмякнулся рачище, у которого одна клешня была маленькая, а другая длинная и до того цепкая, что пучок типы, зажатый ею, невозможно было вырвать.
Сергей долго шарил в норе и тоже вытащил такое страшилище, что бойцы на берегу столпились вокруг черного замшелого рака и боялись взять в руки.
- А этот настоящий Ллойд Джордж, - сказал Федя Стародубцев, рассматривая черно-зеленого рака.
- Ну, а это сам Вильсон, - усмехнулся Антоныч, - Вон как глазища вытаращил: весь мир хочет сожрать.
В одном котелке раки уже не вмещались, вываливались через край и ползли к воде. Кто-то принес ведро, в него ссыпали улов и повесили над костром.
- Добрая будет закуска, - сказал Антоныч, подбрасывая в костер кизяк и щепки. Пламя разгоралось, дым повалил клубами и стелился над ставком.
- Эй, на берегу, прекратите дымовую завесу! - кричал Сергей, вылезая из воды.
Постепенно все снова собрались возле Феди. Раки закипели, а повар, сцедив воду, высыпал на траву краснокирпичных раков. Самого большого дали Феде.
- Бери Ллойд Жоржика, - сказал Сергей, держа рака за усы.
- И вот этого Мильерана ему отдайте, - предложил Павло Байда и выбрал второго крупного рака. - Держи, курсант!
- Еще Пилсудского возьми, - сказал боец-поляк и дал Феде самого маленького, не больше мизинца, тщедушного, пахнущего тиной рачонка.
Федя попросил товарищей расстегнуть шинель - ему стало душно. Расстегнули ему и ворот гимнастерки. Показалась белая повязка на груди, а из-под нее синеватые контуры татуировки.
- Федя, а почему у тебя Парижская коммуна на груди? - спросил Хватаймуха.
- Потому что она у меня в сердце, - сказал Федя. - Первая в мире пролетарская власть. Семьдесят два дня держалась...
- А потом?
- Потопили Коммуну в крови. - Федя помолчал и добавил с горечью: - Так и погибла первая рабочая революция.
- А я думаю: не погибла, - твердо сказал боец-поляк. - Вы, русские, продолжаете дело парижских коммунаров, а мы - поляки, немцы, французы, болгары - пойдем с вами, потому что нам тоже нужна пролетарская революция.
- Правильно, товарищ, - сказал Стародубцев, - мы не за себя бьемся, а за всех пролетариев мира. Мы армия мировой революции - вот кто мы такие!
Бойцы невольно затихли, слушая Федю. А он продолжал:
- Молодежь становится международной силой. Вы слышали о Первом конгрессе КИМа? В прошлом году нелегально собрались делегаты в Берлине, приняли устав борьбы против капитала. Ничего... Мы еще будем свидетелями того, как вспыхнут битвы рабочих с буржуями во всем мире, поднимутся на бой американские рабочие, английские, итальянские, а какой-нибудь Форд переоденется в женское платье, как наш Керенский, и сбежит, а в его дворцах откроют рабочие клубы, детские сады и бесплатные университеты для рабочих...
- Федя, а вот наш Сергей говорит, что в Коммуне денег не будет, верно это или нет? - спросил Антоныч.
- Пускай сам и объяснит, - сказал Стародубцев с улыбкой.
Сергей оторвал клешню рака, пожевал ее с хрустом и сказал:
- Деньги - зло великое для смертных. Из-за денег обречены на гибель города, и отчий дом изгнанник покидает, и, развратив невинные сердца, деяниям постыдным учат деньги...
- Артист! - усмехнулся Байда.
- Прохвессор, - подтвердил Хватаймуха. - Только ты скажи, как без денет на базар ходить?
- Талоны напечатают, - сказал Антоныч.
- Ишь ты, - усомнился Хватаймуха. - Это каждый наделает себе талонов.
- Расстреливать таких без суда, - сказал Махметка.
- Зачем? Надо таких талонов напечатать, чтобы нельзя было подделать.
- Чудак, - засмеялся Сергей. - Это и есть деньги: красивые талоны стоимостью в сто рублей, десять, пять...
- Тогда к черту талоны! Товарами обмениваться, а жалованье натурой платить. Заработал - получай что хочешь.
- Это натуральное хозяйство, - объяснил Федя. - Ты зовешь назад. Натуральное хозяйство вышло из первобытного общества.
- А по-моему, деньги и есть самое первобытное, - сказал Сергей. - И еще неизвестно, где человек дичает больше: в первобытности или в современном мире под властью денег?
- Ты, Сергей, утопист.
- Верно! - закричал Махметка. - Утопить его! Бери за ноги, тащи в ставок!..
5
После полудня прискакал вестовой с приказом - полевому лазарету спешно сниматься и с транспортом раненых отступать в тыл, Врангель прорвал линию фронта, и надо было спасти раненых бойцов.
Конюхи запрягали лошадей, устилали соломой санитарные двуколки, выводили раненых.
Фельдшер дядя Яша распределял, кому в какой повозке ехать. Для Стародубцева и еще двоих тяжелораненых была отведена особая двуколка с крытым парусиновым верхом.
- Поедем, как цыгане, - сказал Федя, когда его подвели поближе.
Ленька решил сопровождать транспорт и подседлал Валетку.
Все шло свои чередом, но неожиданно перед самым отъездом Стародубцеву сделалось хуже. Нестерпимая боль так сковала курсанта, что он не мог вымолвить слова.
- Сестрица, водички, - попросил Федя слабым голосом, взял кружку, но рука упала, и кружка покатилась, расплескивая воду.
Прибежал дядя Яша, поднес на ватке нашатырного спирту, и раненый снова пришел в себя. Его хотели положить, но он отстранил всех:
- Что вы со мной нянчитесь, как о малым дитем? Пустите, я сам...
Он сделал шаг к повозке и повис на руках бойцов. Его осторожно положили на землю возле колес повозки. Ленька склонился над раненым, не зная, как ему помочь. Один фельдшер дядя Яша уже не спешил. Он стоял над курсантом, сдвинув брови. И тогда все поняли, что Федя умер.
Болью пронзила сердца бойцов эта неожиданная смерть. Никто не двигался с места, точно не верили, что Федя умер, и ждали, что он снова откроет глаза. Но лицо курсанта точно окаменело, губы стали белыми, откинутая рука замерла.
Ленька не мог сдержать слез, облокотился на борт повозки, и плечи его затряслись. Валетка ткнулся мордой в спину Леньке, тревожно обнюхивал хозяина. Махметка, не зная, как выразить горе, выхватил саблю и секанул ею по засохшему молодому тополю.
Гул артиллерийской канонады становился все ближе, недалеко за лесом рвались снаряды.
Транспорт раненых отправлялся в путь. Кавалеристы Байды вскочили на коней и, окружив санитарные повозки, поскакали.
Лишь трое друзей остались в лесничестве, чтобы похоронить курсанта. Горестной была их работа. Молча вырыли могилу на берегу ставка, где было повыше и где росли кусты дикой шишпины. Пусть весной, когда распустятся цветы, розовые лепестки покроют одинокий могильный холм.
Когда все было кончено, зарядили карабины и дали трехкратный залп.
Вскочили на коней и помчались.
Солнце опускалось, и небо на западе было охвачено пожаром вечерней зари. Низко над степью вдоль горизонта протянулось длинное облако, похожее на саблю. Заходящее солнце раскалило его докрасна, и казалось, будто густая кровь стекала с клинка.