Книгоедство

На примере Газданова в очередной раз убеждаешься, что во все времена критика, даже благожелательная, необъективна.

Все, написанное словами, сопоставимо. И когда все активно стали искать истоки Гайзданова в Прусте, вдруг выяснилось, что Пруста тот не читал вообще. Конечно, опытный критик вывернется и начнет рассуждать о незримых течениях духа и неисповедимых путях искусства, по которым независимо от писателя одни и те же идеи перемещаются от автора к автору.

Но почему-то про самобытность начинают вспоминать лишь тогда, когда писатель лежит в могиле – под небом Франции ли, России, неважно какой страны.

Мне Гайдар нравится – просто потому, что нравится, вот и все.

«Жил человек в лесу возле Синих гор», – разве плохой писатель может так начать книгу?

А все это «советское» – «несоветское», «наше» – «не наше» – дурость и блажь, и блажные дураки те, кто такое деление принимает. За хорошие книги, неважно, когда написанные – при советской власти, при несоветской, – стыдиться стыдно – извините за тавтологию.

Жизнь и творчество этого «писателя от природы» (определение мое. – А. Е.) было не таким уж безоблачным, как о нем писали в прежних гайдаровских биографиях. То есть, понятно – бои, контузии, в двадцать лет увольнение «в бессрочный отпуск» из Красной Армии, без которой сын комдива Гайдар жизни своей не мыслил, – одно это добавит всякому на лицо морщин.

Но были и другие печали, о которых в биографиях не рассказывали. А именно – цензурные ножницы, режущие по-живому художественную кожу произведения в зависимости от перемены климата.

Вот случай, о котором сообщает историк отечественной цензуры Арлен Блюм. Он сравнивает известный рассказ писателя «Голубая чашка» в варианте 1936 и 1940 года.

1936: «Есть в Германии город Дрезден, и вот из этого города убежал от фашистов один рабочий, еврей…»

1940: «Есть за границей какой-то город, и вот из этого города убежал один рабочий…»

1936: «“Дура, жидовка! – орет Пашка. – Чтоб ты в свою Германию обратно провалилась!” А Берта дуру по-русски хорошо понимает, а жидовку еще не понимает никак. Подходит она ко мне и спрашивает: “Это что такое жидовка?” А мне и сказать совестно. Подождал – и вижу: на глазах у нее слезы. Значит, сама догадалась… Я и думаю: “Ну погоди, приятель Санька, это тебе не Германия, с твоим-то фашизмом мы и сами справимся!”»

1940: «Дура, обманщица! Чтоб ты в свою заграницу обратно провалилась! А Берта по-русски хорошо понимает, а дуру и обманщицу еще не понимает никак. Подходит ко мне и спрашивает: „Это что такое дура?“ А мне и сказать совестно… Я и думаю: “Ну погоди, приятель Санька, с твоим-то буржуйством мы и сами справимся!”»

Все понятно: в 1936 году Германия была стране Советов врагом, а в 1940, после пакта Молотова – Риббентропа, стала лучшей ее подругой.

В послесловии к «правдинскому» изданию ранних повестей Гайдара (сборник «Лесные братья», М.: Правда, 1987) рассказывается история первых публикаций повести «Р.В.С.».

Когда в июне 1926 года повесть вышла в Госиздате, в Москве, Гайдар, прочитав напечатанное под его именем издание книги, отрекся от этого «сочинения», и его «отречение» тогда же напечатала «Правда». Вот оно:

Уважаемый товарищ редактор! Вчера я увидел свою книгу РВС – повесть для юношества. Эту книгу теперь я своей назвать не могу и не хочу. Она дополнена чьими-то отсебятинами, вставленными нравоучениями, и теперь в ней больше всего той самой «сопливой сусальности», полное отсутствие которой так восхваляли при приеме госиздатовские рецензенты. Слащавость, подделывание под пионера и фальш проглядывают на каждой ее странице. Обработанная таким образом книга – насмешка над детской литературой и издевательство над автором.

Арк. Голиков-Гайдар.

Прав был Александр Сергеевич, который нашу отечественную цензуру только с «дурой» и рифмовал.

Кажется, что может быть обыденнее и проще географической науки. Все белые пятна на карте мира уже давно закрашены в соответствующие цвета. Все дороги, реки, болота, моря, пустыни пронумерованы, классифицированы и внесены в реестр. Но вот открываю недавно в ЖЖ страницу Мирослава Немирова и там читаю:

Самая ‹…› река в Казахстане – это река Куланотпес («Кулан не пройдет»), которая впадает в озеро Тениз с юго-востока. Так как она со снеговым питанием, то после половодья уровень там сильно падает, но в озеро впадает река Нура с северо-востока, и, если у Нуры очень большой расход, то иногда, из-за малого уклона, река Куланотпес течет в обратную сторону.

Многоточием в угловых скобках я заскретил неприличное слово, но даже это нисколько не умаляет удивления от подобного сообщения! Река, текущая то вправо, то влево – это, согласитесь, не слабо!

А как вам нравится озеро, которое перемещается, меняя свое расположение каждые три года, так что нет никакой возможности изобразить его на географической карте? Вот сообщение Екатерины Таратуты на эту тему: «Оно (это озеро. – А. Е.) велико, но лодки по нему не ходят, потому что его вода такова, что пропитывает любую лодку в считанные минуты, как ее ни смоли. Пить эту воду нельзя, и тот, кто хочет не умереть в тех краях от жажды, должен уметь проглатывать лошадиную кровь». Добавлю для любознательных, что государство, где находится это озеро, называется Крорайна, или Кроран, части же его называются Чалмадана, Нина и Сача.

Да что далеко ходить! Буквально у нас под боком, в России, между станцией Кушавера и деревней Дворищи Хвойнинского района Новгородской области (или губернии? как там нынче делится территория?) есть такое озеро Светлое, которое раз в году проваливается в подземную щель и появляется в трех километрах к северу, возле поселка Прядино. Здесь его называют Мутным. Вместе с озером уходит вся рыба, и, говорят, был однажды случай, когда заснувший в лодке рыбак проснулся, причалил к берегу и не нашел дорогу домой. Потому что заснул на Светлом, а пробудился уже на Мутном.

Вот такие чудеса и открытия случаются еще в географии, если вы, конечно, интересуетесь в жизни чем-то большим, чем телевизор.

Писателя Юрия Германа интеллигенция 30-х годов сильно невзлюбила за то, что он написал сборник рассказов про железного Феликса. Его прозвали после этого то ли «певцом ЧК», то ли «чекистским подпевалой», не помню точно.

У меня были две книги этих рассказов в детлитовском довоенном издании с забавными картинками, опять же – забыл кого. На одной иллюстрации была изображена Каплан, которую схватили чекисты сразу после выстрела в Ленина, – замечательная картинка, особенно удался оскал на лице эсеровской террористки.

Обе книжки я подарил современному эмигрантскому писателю номер один Андрею Куркову, который в то время собирал любые книги о Ленине и называл свое увлечение «моя лениниана».

Бог с ним, с Курковым, вернемся к Герману. Его книги написаны очень стильно, это действительно хорошие книги. И «Один год», и трилогия о докторе Устименко, и повести предвоенных лет.

В дневниковых записях Евгения Шварца много говорится про Германа.

3-4 февраля 1946 г.: «…А в двенадцать приехал Юра Герман. Он прочел за ужином отрывок из своего романа. Интересно, весело, уютно, в меру точно, в меру мягко…».

27-28 апреля 1946 г.: «…Он умеет создавать в своих вещах (как и Каверин) уютную, как бы диккенсовскую обстановку. Только у Германа она ближе к жизни, и люди сложней, и любовь не столь пасторальная…».

А вот про личные отношения – запись 3 ноября 1953 г.: «…Друзьями не были мы никогда. Я в свое время, еще до войны, испугался некоторых не темных, а уж слишком ясных его черт, и мне с тех пор с ним неловко. Он обладает тем бесстыдным бешенством желания, которое украшает мужчину, когда дело касается женщины, и уродует, когда вопрос идет о собачьей чуши. Все позволено в любви и на войне. Возможно. Но есть еще и мир. Он талантлив. С ним не скучно. В Москве было даже весело. Но, увы, мне с ним неловко».