Страница 20 из 71
«В пахнущем свежей краской сельсовете меня встретил Павел Игнатович Вяльцев, председатель овцеводческого колхоза, чьи хозяйства раскинулись на многие километры. Сейчас, весной, пастухи увели отары на летние выгоны и в селе остались только женщины, дети да старики, сидевшие на завалинках, завернувшись в свои огромные бурки.
Недавно отстроенный сельсовет служил одновременно домом Вяльцеву и его семье, сельским клубом, конторой и даже кинозалом — раз в месяц сюда приезжал киномеханик с установкой; кино пользовалось у местного населения неизменным успехом.
Отведав сытный обед, состоявший из пресных лепешек, овечьего сыра и знаменитого горского супа шурпы, такого густого, что его, казалось, можно резать ножом, и запив его неизменным кислым молоком, я завел разговор о деле; меня несколько тревожило то, что местные жители, для которых охота была исконным занятием, вряд ли поймут ценность «бесполезных» животных. Однако Павел Игнатович меня успокоил, заверив, что он даст мне помощь местную детвору, которой впрочем, сейчас в селе осталось немного, да и та младшего возраста, поскольку все, кто постарше, помогали своим отцам, работающим на выгоне. С этой целью посоветовал мне Вяльцев обратиться и к местной учительнице, Вере Алексеевне Белопольской, обучившей грамоте, счету и русскому языку несколько поколений местных детей... Я решил последовать его совету».
Чашка была из тончайшего фарфора, чуть надтреснутая по краю, и, когда он осторожно поднял ее повыше, то разглядел на донышке синие скрещенные мечи.
— Гарднер, — сказала худая темная женщина из полумрака сакли. — Забавно, да, милостивый государь? Зеленый чай с маслом и Гарднер... Или кумыс... Проклятый царизм, душитель свобод: я ехала в ссылку, а за мной ехал гарднеровский сервиз. В ящиках, переложенный соломой. И не так уж много побилось, представляете?
Он отпил горьковатого зеленого чаю и промолчал.
— Знаете, сначала они легко приняли советскую власть. Она боролась с религией. Это была не их религия, попы добрались сюда только в прошлом веке. Когда пришли Советы и прогнали попов и царских чиновников, они решили, что наконец-то все пойдет по-прежнему. Как встарь.
Он молчал.
— Сюда посылают чужаков. Бюрократов. Они ничего не понимают. А здесь совершенно особое положение. Совершенно. Каждое племя, каждый кишлак — сам по себе. И у всех — оружие. У всех. Даже у детей. Но они пока что не пускают его в ход, потому что... Здесь веками сложившееся равновесие. Паритет. Степняки, горцы. Другие...
— Есть еще и другие?
— Всегда есть другие. Я говорила ему, он меня не послушал.
— Председателю?
— Да, этому чинуше.., он управлял коллективным хозяйством в Вологодской области. Молочное животноводство. Коровы-симменталки. Он пустил под нож племенное стадо коров-симменталок. Что ему делать здесь? Зачем?
Он молчал.
Глаза у нее были черные и быстрые, как у птицы, и точно так же, как у птицы, время от времени скрывались в запавших бледных веках.
— Вы из Москвы?
Он еще отхлебнул чаю. В голове слегка прояснилось — отличная штука с похмелюги этот зеленый чай.
— Да.
— И как там, в Москве?
— Холодно. Сыро... Ну, так... метрополитен вот строят. Под землей. Еще собираются строить Дворец Советов. Огромный дворец... Чтобы отовсюду было видно. Только еще проект не утвердили.
— А в Петербурге? — жадно спросила она и даже подалась вперед: — Вы давно были в Санкт-Петербурге?
— Да, — сказал Он неохотно, — в Ленинграде? В прошлом году, весной.
— Как там?
— Белые ночи... как всегда. Свет, вода и ветер. Жалеете, что не вернулись в Питер?
Теперь промолчала она.
— Не жалейте, — сказал он тихо, — не надо. Вы газеты читаете?
— Иногда.
— Радио слушаете?
Она молчала. За окошком глиняной мазанки женщина что-то говорила подруге высоким, пронзительным голосом на незнакомом ему языке.
— Будет война, — сказал он. — Скоро.
— С немцами? — Она, склонив голову набок, прислушивалась к крикам.
— С фашистами.
— Отсюда это... далеко.
— Вот и хорошо, — убежденно сказал он, — вам не надо в Питер. Вообще никуда не надо. Послушайте... я насчет животных. У меня мандат. От ООПа. Ну, Общества Охраны Природы. На отстрел редких животных. И отлов. Для Московского зоопарка. Меня интересуют редкие птицы. Синий дрозд, ну об этом мы уже с лесником договорились. Еще красный гусь.
— С Михаилом, что ли? Который с кордона?
— Да.
— Он слишком много пьет, — сказала она, — и его Уля... она же совсем еще девочка. Я пробовала вмешаться, но... Я учила ее русскому языку и арифметике. Хорошая девочка. Способная. У них вообще способные детишки. Так вы говорите — красная утка?
— Да. Ее еще почему-то называют гусем. Алаказ — красный гусь.
— Ничего не знаю про гусей, — она покачала головой, — но если хотите, я поговорю с детьми. Может, кто и видел... Скажите, а вам не кажется странным, что Общество охраны животных дает мандат на отстрел? Если это редкое животное, как же можно его отстреливать? Его надо охранять. Защищать.
— Это для науки.
— Какая радость науке в мертвой тушке? Шкурке? Что вам на самом деле здесь надо?
— Черт, — он спохватился, — простите... э... великодушно.
С ней хотелось говорить на полузабытом языке детства.
— Все спрашивают меня, что мне на самом деле нужно. Но я говорю правду. Я в юности любил природу. Был заядлым охотником. Это, конечно, странно; Любитель природы — и охотник. Но это как-то... уживается.
— Я знаю. Иван Сергеевич тоже любил природу и был заядлым охотником.
— Иван Сергеевич?
— Тургенев.
— Ах, да... Ну вот, в общем, я был изрядным шалопаем. Отец хотел, чтобы я стал инженером. Но инженер из меня не вышел. Из железа я понимаю только ружья. Потом оказалось, что и таким, как я, тоже находится применение.
— Судя по тому, что я время от времени слышу по радио, — сказала она, — вам повезло. Вы не стали инженером.
— Ну, в общем, да.
— Они вновь замолчали. За окном на ослепительном солнце женщины продолжали перекликаться птичьими голосами.
— И вы что же, в одиночку, без спутников?
— У меня есть помощник. Но он сейчас в лагере, за перевалом. Там у нас основная база. Пойманных животных надо кормить, ухаживать. А я вот налегке...
— И вам нужен красный гусь?
— Сейчас в Московском зоопарке планируют делать демонстрационную вольеру. Орнитофауна СССР. Есть утка-мандаринка, есть краснозобая казарка. Я их сам отлавливал. Есть приполярные гуси. А красной утки нет. У меня еще заказ на отстрел редких хищных птиц. Бородатого ягнятника, индийского сокола ...
— Не жалко?
Он подумал.
Считается, что они приносят вред, — сказал он наконец, — бьют полезных мелких птиц. А ягнятник, понятное дело... На самом деле они охотятся за грызунами, мышами, сусликами... Они союзники человека. Так что — да, жалко. А что делать? У меня заказ. Это ради науки, — повторил он беспомощно.
У ваших ученых нет сердца. Знаете, — она вздохнула, — воля ваша, а вам честно скажу, никогда не любила Тургенева. Есть в нем что-то... фальшивое. Россию он любил? Приезжал летом поохотиться. Разве это любовь? Так, потешить ретивое. А жил во Франции, с этой... Чтобы Россию любить, в ней надо жить зимой, когда сугробы по обе стороны улицы в человечий рост, когда в Питере небо черное, пустое небо, страшное, а с него белый снег сыплется. А утром! Продышишь в окошке глазок, смотришь на улицу... там все розовое, синее... снег сверкает, как бертолетова соль. И золотые купола на розовом небе!
Она сердито тряхнула головой, в глазах стояли слезы.
— Я поговорю с детьми, — сказала она, — быть может, они знают, где ваш красный гусь. Тут неподалеку есть заповедное озеро, слышали?