Страница 9 из 35
Какой, к черту, чердак. Я успел в этом месяце налетать 16 часов, из них 6.20 праздничных; начисление где-то 400, ну, 300 чистыми, – считай, как пенсионер. Если с Надей определится к середине месяца, то лягу на обследование, за 12 дней получу еще по среднему, это тоже рублей 300.
Что-то я устал за эту зиму. И ожесточился на весь мир. Иногда хочется кого-нибудь бить, бить, пока не убью. Но кого бить-то? Может, себя?
Вроде и жизнь хороша. Глянешь не мир божий – солнце, снег, птички, небо ясное. Радуйся, дыши. Чего тебе надо?
На днях по телевизору Ирина Роднина давала интервью. Ей нет еще сорока, а настроение такое, как она сказала, что ее понять может лишь человек, уходящий на пенсию. Вот как, к примеру, я. И она не стесняется на весь мир об этом говорить: да, ушла, да, устроилась где нравится, да, основное свое предназначение вижу в семье, в воспитании детей, – и пошли вы все к черту.
13.01. Почему я так аполитичен? Почему ко мне, к моему зачерствелому сердцу, не достучится призыв партии?
Помню, еще на Ан-2 избрали меня секретарем эскадрильного партбюро, да еще заодно и членом партбюро предприятия. И вот, в наивняке молодости, я было попытался намекнуть комэске Русяеву, что дела эскадрильные мне, партейному вожаку, небезразличны, что, может, и со мной надо советоваться…
Иван глянул на меня как на дурачка… вот и вся роль партии.
На партбюро отряда был свидетелем, как дают партийное поручение начальнику, как он его не выполняет, как его потом журят и объявляют взыскание. Так я понял, что такое партийное взыскание и что такое партийная ответственность: никакой ответственности. Все для галочки.
Потом я двадцать лет убеждался, что партия в газетах – ложь, а партия в моей жизни, в моем коллективе, – миф, отживший ритуал… без которого нельзя.
А теперь Политбюро ломится в мое окаменевшее сердце со своим Обращением, суть которого в том, что Волга впадает… Это мы уже сто раз слышали.
Прочитал эти декларативные призывы. По ним выходит, что ну все уже у нас есть для перестройки, только вот всем миром навалиться…
Это как на том партсобрании: ну товарищи, ну давайте выступать… сами себя задерживаем…
Да понимаю я, что задерживаем… но о чем говорить-то? О чем? Не о чем. Для галочки.
Так и здесь. Всем миром. Да не хочу я. Мне глубоко плевать. Равнодушен я. Слыхали уж.
Пусть партия берет на себя ответственность, что заманила, завлекла, угрозой ведь, силой затащила (а то в командиры не введут!), – а потом весь мой душевный потенциал плавно задушила окаменевшим говном своим.
Я ведь был и чутким, и ранимым, и неравнодушным к жизни, и как-то ворочался, и порывы были… да все сплыло, остались голый ствол службы, голый профессионализм и угрюмая гордость выстраданного мастерства.
И понимал, что теряю человеческое, боролся как-то с собой, не запил, не подличал, как-то помогал людям, и мне помогали.
Не коммунист Солодун помогал коммунисту Ершову быть человеком, а Человек Солодун помогал стать личностью человеку Ершову. Не коммунист Репин увидел в коммунисте Ершове беззаветную преданность, а Человек Репин, профессионал, Мастер, увидел в ученике божью искру и чисто человеческое желание стать таким же Мастером – и потащил!
И не коммунист Ершов понимает коммуниста Репина, когда тот молча ушел из партии, а просто человек человека. Таким как мы, там не место, и гордиться там нечем.
Политбюро заявляет, что партия начала с себя и очищает свои ряды. Чтой-то не шибко очищает, а так – из кресла в кресло… Там миллионы хапуг, жующих… и миллионы таких, которым уютно, и миллионы, которым плевать.
14.01. И хоть бы платили мало, или там жилья не было, или голодал бы… Чего мне надо? Что покоя-то не дает?
Плюй на все. Радуйся тому, что имеешь. Жена выздоравливает – на этот раз все обошлось – радуйся!
Какие-то там газеты, какая-то активность, какие-то выборы… Плюнь на них. Обойдутся без тебя. Шавок хватит. Какой-то сталинизм, плюрализм, Афган, Армения, Карабах, Литва, пленум, сессия, договор…
В больнице человека видел? Он лежит, высохший, уставясь в потолок, молчит. О чем он думает? О плюрализме? О разоружении?
Вот радуйся, что ты не на его месте.
Жизни-то, собственно, в том понимании, как у большинства, – не было. Была каторга летом и одно желание: скорее бы дотянуть до осени. А зимой – скорее бы дотянуть до тепла. И таким самообманом в два кнута гнал и гнал своих лошадей. Осень уходила на то, чтобы отдышаться. Отпуск… если и выпадал на лето, то вез семью на юг, а с семьей – это не отдых, это побегушки.
Спасало то, что вечно ставили себе задачи, программу-минимум. То гараж строили, то дачу, то квартиру меняли, то другую, то ремонт, то мечтали дом построить…
Летая, я целиком ушел в свою работу, а земную жизнь обходил, благо, жить времени-то и не было. И людей обходил, и их заботы далеки от меня. И общество за эти десятилетия чем-то там жило, как-то там менялось, – а я пролетал.
И партия все обещала, обещала, и я верил, верил… не зная реальной жизни.
Перестройка открыла глаза.
Жизнь оказалась очень сложна против моей работы. Очень. Надо давать взятки. Я не умею. А ребенок мой умеет. Ребенок приспособлен к этой жизни куда лучше меня. Я не смог в Риге добыть мебель, а ребенок, отдыхая в Прибалтике, вышел на мафийку, сунул на лапу, – и мебель стоит дома.
А теперь надо готовиться к жизни в этом обществе. Придется приспособиться, ужаться, выкручусь, урезая себя. Но конкурировать не смогу.
Если у меня 4-комнатная квартира, и я палец о палец не ударил, кроме как деньги заплатил, то каков же механизм борьбы у того человека, кто 20 лет бьется, а не может добыть хоть однокомнатную? А ну, встреться мы в равной борьбе… Он победит. Он закален, в вечной борьбе своей.
Все, что у нас есть, добыто Надей, и я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Мое дело было – средства. Ее – все остальное. Ее связи заработаны честным трудом, способностями и одним хорошим качеством – разговаривать с сильными мира сего на равных, без подобострастия. Это подкупает и запоминается надолго. Но и это все же не главное, а главное – связи поддерживать; для этого нужен такт. Время пришло – связи приводятся в действие и срабатывают, и не по мелочам, а в главном.
Как бы это выразить. Тех прямолинейных пролетарьев, что воспитаны на слепой вере, либо на стремлении горлом взять, – их бьют по носу и вечно отодвигают, иной раз просто назло. Сами же воспитали таких и сами же не любят. Таким почему-то не везет в жизни, и имя им легион.
То, что мы имеем, за это совесть наша чиста. То, что сделала Надя для района, для города, вполне окупает хорошую квартиру, в хорошем месте, с телефоном, машину, гараж и дачу. Стандарт мечты советского человека.
Я тоже вроде сделал немало, но, по существующим порядкам, я шерсть, мне не положено; в лучшем случае – двухкомнатная кооперативная.
Но уж коль нам удалось – извините, мы только получили по минимуму справедливости. А то, что мой коллега живет в малосемейке, а жена его годами горло рвет в приемных… Моя горло не рвала, а вкалывала, и головой, и руками, зримо, для людей, и думала наперед.
У одних связи среди тех, кто дает сиюминутные блага: тряпку, кусок сала, лекарство, запчасть. У кого-то – среди тех, от слова которых зависит, поощрить ли толкового работника жильем или садовым участком, помочь ли устроить судьбу ребенку, найти ли хорошего врача для серьезной операции.
Такова жизнь. Я ни тех, ни других, никаких связей не имею: нет таланту. Я сумел обеспечить семью только средствами к существованию, а супруга позаботилась о крепчайших тылах. Чего ж нам стесняться.