Страница 21 из 35
Тут, кстати, читал на днях в «Правде» выступление какого-то уважаемого большевика, упрекающего выходящих из партии: «Тут фронт, тут бой, а вот вы – дезертиры, обыватели…»
Милай! У вас вся жизнь – бой, а вы ведь на нашем горбу воюете. Вот мне сейчас лезть через фронт, которому глубоко плевать на все ваши партии и бои. И моему коллеге, где-то в Африке, Австралии, или в Китае, – нам надо идти, лезть туда и пройти по расписанию, хоть, может, и дрогнет очко. И мы пройдем. А ты, боец, себе воюй, на бумажке, которой я потом вытру свой вспотевший пилотский зад, – только на это она, «Правда» твоя, и годна. И во все свои бои ты будешь мотаться за моей спиной. Не сумлевайся, мы довезем; воюй себе, пока еще воюется. Мы – отвоевались.
В штурманской обсуждение подробностей очередного угона за границу. И я, прицепляя к поясу набивший мне бок наган, думаю: да когда же их отменят, ведь без толку.
Самолет сел, не меняется, проходит до Москвы, т.е. исправен, и пассажирам, летящим из Полярного, не придется забирать с собой ручную кладь. Вспотевший экипаж пришел в АДП: привет-привет, все крутится-вертится, все окэй, оставили вам заначку – тонну топлива, спасибо, счастливо, и вам тоже. Ключи от «Розы» взял? Взял. Готовимся.
На метео обычное: подходит фронт, верхняя граница до 12, борты обходили севером, смещается на юго-восток, ветер по трассе… тропопауза… опять фронт, опять грозы…
Обычное мое: «что мы – гроз, что ли, не боимся? Боимся. Но -летаем».
Подписали у штурмана, в АДП; контроль по карте: ключи, «Роза», оружие, лента-карта, задание на полет, сумки… проверяющего не забыли? А – нету сегодня, хорошо. И на самолет.
На самолете. Поздоровались с проводницами. Газеты есть? Куриный цех был? Почту сняли? Где что лежит, как загружено? По матчасти замечаний нет?
Обычная рутинная подготовка. Подвезли орду, садят, путаница, ругаются, суют огромные баулы куда не положено, Леша наводит порядок.
Нет двух транзитных пассажиров, ищем, вызываем по радио. Везут багаж. Дежурная дописывает, Леша уточняет, я гоняю управление, штурман выставляет данные на НВУ, инженер бегает под самолетом, проводницы рассаживают людей.
Ноги уже гудят. Девять вечера, день позади, порядочные люди на диване смотрят программу «Время», ковыряя в зубах. А у нас до дома еще 15 часов.
Вылет по расписанию в 17.20, заход солнца в 17.17, весь полет в сумерках, а значит, оплата дневная. Сядем в Москве в полпервого ночи по красноярскому, а у них только наступит темнота.
Из принципа тянем время, чтобы переждать сумерки, но как назло все утряслось в срок, и нам удается съесть только 20 минут сумерек. Нет, ночи нас не догнать. С тем и взлетели.
Бегу по полосе; стыки начинают обычное свое «туп, туп, туп», потом «тук-тук-тук-тук»… рубеж… «та-та-та-та-та-та»… подъем… «ррынн, ррынн, ррынн, трах!»… внизу грохот и вибрация: самолет трясет убираемой ногой, как кошка, выскочившая из лужи; и еще долго, минуты две, под полом что-то живое дышит и трясет приборную доску: «уррр, уррр, уррр…»
Пролезли через засветки, выскочили – и солнышко взошло на западе и уперлось нам в глаза. На все четыре часа. Шторки на окна, торшер, газеты, – и потек полет: Колпашево, Васюган, Ханты, Серов, Киров, Горький…
С аппетитом поели, стало засасывать. Затеяли обсуждение газет, заспорили, проснулись. Готовимся к снижению.
Ну, это все рутина. Погода есть, заход в автомате, все успели с прямой, без спешки, на малом газе; на трех метрах сумеречный асфальт полосы как-то потерялся в свете наших дохлых фар, но это пройденный этап… раз-два-три-и-и – мягкое касание. Зарулили.
Поволоклись в АДП. Усталость давит, но главное другое. Могут развернуть сразу, а дома к утру ждут туман, и тогда обернется так, что в Абакане на креслах поспим.
Нет: по плану – через три с половиной часа. И машину меняют, т.е. наша идет под другой рейс, в Кызыл, а нам принимать другую, наших тут аж четыре. Значит, бортинженеру и проводницам не спать. Судьба. Мы же, белая кость, берем направление и идем в профилакторий; места, к нашему удивлению, есть, и мы ложимся на два часа поспать, а через десять минут прибегает и бортинженер. Девчата остались дремать на креслах в салоне в ожидании почты и куриного цеха.
Долго не проходит возбуждение, но таки засыпаем, видим сон, и обычное «мальчики, на вылет» путает на секунду сон с действительностью. Вскакиваю первый и, еще в дреме, ползу в туалет. Все же поспали часа полтора. Тяжко.
Снова в АДП. Погода есть, машина ждет, подписали, приняли машину, подвезли орду, шум, ссоры, баулы, чемоданы, Леша распоряжается…
Взлетели, против московского обыкновения, строго по расписанию. Леша вез, я подремывал, а после набора бессовестно уснул и прокемарил не менее часа, аж до Серова, пока солнце не разбудило. Принесли еду, взбодрились, снова газеты, какая-то книжка о половой жизни, иронические комментарии пятидесятилетних, усталых до смерти мужиков, снова политика… Нюанс: прорваться сквозь очередь пассажиров в туалет. Мы тоже люди.
Леша тоже подремал, проснулся, довез и мастерски посадил машину. Зашли в контору, поболтали десять минут ни о чем, проверили пульку, нет ли изменений, и уехали домой.
Дома пусто, сон вроде прошел, я отвлекся на дневник. Пишу и тороплюсь, не останавливаясь на подробностях. Всё рутина, приелось.
Стоит эта ночь 56 рублей. Спи-отдыхай.
Завтра выходной.
27.12. Некоторые основополагающие выводы, к которым всегда тянулась душа, но мучили угрызения: а не проклятый ли я недочеловек, что не понимаю того, что вдолблено.
Итак. Главное в жизни – Я, Личность, мне, мое, много. Проклятый эгоизм – главное в жизни, главное благо и двигатель прогресса. Я – благородное начало.
И на другом полюсе – коллектив. Общество. Мы. Наши. Стая. Муравьиная психология.
И неповторимый Я – муравей в стае. И Ценность моего Я – лишь в том, как я сумею сцепить клеточки моего неповторимого мозга в Единый Мозг Коллектива.
Нет коллектива. Вздор. Нет партии, нет класса, нет общества и нет государства. Есть миллионы Я, и каждый – неповторим. И каждый лично мне интересен – положительно или отрицательно, но – один, сам, личность. А как только они – стая, так я их ненавижу. За стайное, стадное мышление единого коллективного мозга на благо какого-то там общества или государства.
Дай мне, а я дам тебе. Но не им. Им я уже дал, много, а мне, единственному и неповторимому Мне, который – целый мир… им до меня нет дела.
Не хочу быть Данкою; этих Данков, этих Матросовых наклепано предостаточно. И если есть Бог, если есть рай, то с какой горькой улыбкой взирают их благородные души на нас, стадо, за которое они отдали жизнь. Задарма!
И нечего обманываться какой-то политикой. Хотя и без нее нельзя… грязное дело… но мое Я протестует против нее вообще и требует лишь одного: оставьте меня в покое.
Умру Я – умрет и все вокруг, потому что Я этого больше не увижу. А если есть Бог и загробная жизнь, то моей бессмертной душе там будет уже не до этой мышиной возни. Там, видимо, другие, более благородные интересы, и миллиарды умерших, их бессмертные души, хочется верить, парят во вселенских масштабах, напрочь, может быть, забыв о Земле, ну, как, к примеру, мы забыли, каково нам было эмбрионами в материнском лоне.
Ну, а если нет загробного мира?
Тогда, тем более, надо ценить свое неповторимое Я, любить себя, уважать и защищать в себе Личность. Ибо Я больше не повторюсь никогда.
Когда моя трепещущая грешная душа предстанет на суд пред Спасителем, о чем спросит Он меня? О том ли, что я сделал для коллектива? Для партии? Для государства? Для коммунизма?