Зеркала

— Кто это? — прошептал он.

В темноте казалось кощунством говорить громко.

— Это я — Логир. Вот вода, давай я промою твои раны.

— Вода? — удивился Утери.

— Братья не стали пить…

Логир не сказал более ни слова, но он и так понял. Раз в день сверху спускали бадью с грязной водой, и другую — с какими-то отбросами. Воду делили как величайшую драгоценность, оставляя бо льшую часть для искалеченных и больных. Ведь раненым или пребывающим в бреду братьям воды требовалось больше. Если ее не хватало, те, кто был сильнее, отказывались от своей доли до следующей раздачи.

Логир осторожно смывал с его лица запекшуюся кровь. Вода была холодной.

— Мы все тут умрем, — тихо сказал Логир. — И перед тем пожалеем, что родились на свет.

Он был старше Утери на двадцать лет и на восемнадцать лет дольше служил Свету. Утери нащупал его руку на своем лице, сжал.

— Не говори так! И ты, и я знаем, что Свет существует. Просто здесь темно.

В смехе, прозвучавшем в ответ, Утери почудились нотки безумия. Логир отцепил его пальцы и продолжил смывать кровь.

— Ты прав, брат, СЮДА свет не проникает!

— Неправда! — Утери был слишком слаб, чтобы сердиться. — Он здесь!

Он почувствовал, как в темноте шевельнулся воздух — Логир оглядывался вокруг.

— И где же он?

Утери помолчал. Ему показалось, что он не слышит дыхания братьев! Что он один на один в темноте с человеком, которого считал другом и которого сейчас… боялся.

— Здесь темно как в гробу! — зло сказал Логир.

— В наших сердцах… — прошептал Утери.

— Что?

— Свет, он здесь, в наших сердцах…

Логир долго молчал.

— Я молюсь Ей каждую минуту, — наконец, с трудом выговорил он, — я прошу не за себя! Я прошу за тебя, за братьев, за Нотэри, за других и даже за этих черных нелюдей. Но Она молчит. И тогда другой голос говорит мне, что живым я отсюда не выйду. И никто не выйдет. Адамант сгноит нас, растягивая наши муки насколько это возможно. Нотэри слишком самонадеянно отказал ему. Это говорит голос моего разума!

Утери резко выпрямился, сдерживая подступающую дурноту.

— Это говорит голос твоего безумия! — срываясь, воскликнул он и в тишине его слабый крик показался чудовищно громким. — Даже если нам суждено умереть здесь, мы обязаны пронести свет в наших сердцах через предсмертные муки! Нотэри сделал то, что должен был сделать. Или цвет наших одежд должен померкнуть? Стыдись того, что говоришь, брат! — закончил он неожиданно тихо.

Логир помолчал. Затем провел в последний раз по лицу Утери мокрой тряпкой.

— Я пытаюсь, — тяжело дыша, сказал он. — Ничего не получается…

Зашелестела его одежда — он поднялся и ушел прочь.

Утери вновь нащупал кулон под лохмотьями. Почему Отец отдал его? Он ведь никогда не снимал его! Никогда никому не давал в руки! Может ли быть, чтобы он выбрал Утери в преемники? Нет, ведь он, Утери, слишком молод и глуп, в общине есть более достойные! Тогда почему? Ведь — теперь Утери понял это — Отец знал, что идет на смерть!

Его руку нащупала в темноте другая рука.

— Это я, Крой, как ты, брат?

Крой был ровесником Утери. Они вместе пришли в Белое братство. И хотя родители Утери были образованными людьми, владели книжной лавкой на улице Книгочеев, а Крой был сыном сапожника и прачки, юноши быстро сдружились. Оба были любознательны, неиспорченны и чисты сердцем. Оба любили книги. Оба искренне верили в то, что добро изменит мир.

Утери сжал его руку.

— Я боюсь за Логира! — прошептал он. — Я боюсь за братьев! Темнота сильна. Она проникает в наши сердца, как гнилой воздух этой ямы в наши легкие!

Крой тяжело вздохнул.

— Если бы Нотэри был с нами! — сказал он.

— Нотэри умер! — прозвучал из темноты громкий голос.

Утери узнал Логира.

— Вот в эту самую минуту его тело рвут на части чудовищные твари! — Логир вдруг хихикнул. — Рвут на части… рвут на части… А-А-А-А!

Внезапно он закричал так страшно, что остальные вторили ему криками ужаса.

Двое юношей молчали, прижавшись друг к другу и затравленно оглядывались.

Ничего не было видно в темноте.

К полудню слегли пятеро. К вечеру несколько десятков. В основном, старики и дети. Аф, Гроза, Инвари и их добровольные помощники осматривали людей и, разбивая тех, у кого следы болезни пока не были обнаружены, на небольшие группы, отправляли под присмотром следопытов в дальние лагеря. Они отстояли далеко друг от друга, по периметру Сердца, где целительная сила охов возрастала. Но даже и там, стоило заболеть лишь одному, шанс выжить у остальных становился ничтожным. Оставалось надеяться лишь на то, что Виселица — как называли в народе Красную чуму за след вокруг шеи — обычно собирала обильную жатву только в первые дни эпидемии.

Грозу заставили уйти с одной из последних групп. Она отказывалась, ее глаза метали молнии, а уста — брань, но Гэри увел ведьму в свою палатку и долго увещевал, тихо и ласково. Она вышла в слезах и, проходя мимо Инвари, бросила срывающимся голосом:

— Ты, опять ты! Это ты навел на нас чуму!

Вместе с ней Атаман отправил Шери с сестрой, Гэти, Шторма и нескольких своих «полководцев».

В лагере остались только зараженные, десятка три добровольцев — и в их числе Гэри, наотрез отказавшийся уходить, Аф и Инвари.

Лагерь обезлюдел. Те, кто еще мог ходить, помогали жечь шалаши и скарб и ухаживать за теми, кто слег навсегда.

С наступлением темноты пришла смерть и отобрала самых слабых. Первым ушел Яни. За ним еще несколько детей. Старики, лежащие рядом, плакали, видя, в каких муках суждено умирать молодым, и умоляли Смерть вместо детей забрать их. Но, как и полагалось Смерти, она была неумолима.

Несколько последующих дней живых становилось все меньше. Заболела и слегла, а вскоре и умерла, половина добровольцев. Оставшиеся не спали и почти не ели, пытаясь хоть как-то облегчить страдания умирающих. Никаких известий от других групп не поступало и поступить не могло — передача сообщений и встречи были запрещены и оставшиеся не знали, что случилось с их близкими? Живы ли они еще? Удалось ли кому-нибудь перехитрить Виселицу?

Инвари мучился не меньше остальных. Судьба Ангели, Шери, Гэти, Шторма, да что там говорить, даже Грозы, искренне заботила его. Так же, как и другие, он не спал и не ел, поил больных укрепляющим отваром трав, присыпал страшные раны порошком из оховых иголок, который, вместе с ветвями для погребальных костров, исправно поставлял Аф. Ему единственному Хранители разрешили доступ в Сердце. Подмастерье выслушивал исповеди, держал слабеющие руки, успокаивал рыдания, благословлял в Последний путь, стаскивал трупы к костерным ямам, которые сам же и рыл. Впервые он столкнулся с эпидемией такого масштаба и вид человеческих страданий настолько потряс его, что, в конце концов, сделал совершенно нечувствительным к тому, что он видел. Он, словно механизм, выполнял какие-то страшные в своей однообразности действия, и уже не пытался отыскать искру Силы в глубине захолодевшей от страданий души. Однако против Виселицы даже Сила была бесполезна. Так, во всяком случае, считалось в Академии. Изучая болезни Ветри, Инвари хорошо запомнил описание Красной чумы. Он знал, что трупы умерших и внутренние органы сочатся кровью еще сутки после смерти. Человека с такими повреждениями не могло спасти даже чудо — Виселица туго затягивала петлю разъедающей сыпи на шее своего избранника.

Он потерял счет времени, забыл, что значит спать или умываться. Да что говорить, все они, кто еще стоял на ногах, стали похожи на лесных призраков — ввалившиеся щеки, заросшие чумазые лица. Даже Аф выказывал признаки утомления, когда, спотыкаясь от усталости, возвращался из очередного похода, нагруженный ветвями оха едва ли не наравне с Вороном, которого Инвари отдал ему в помощь.

В конце концов, когда живых осталось совсем немного, Аф отправил спать половину добровольцев и отослал Инвари вместе с ними.