Страница 7 из 21
«Паром — большая этажерка…»
Паром — большая этажерка.И мысли — задом наперед,когда последняя проверкакак гвозди в планку нас вобьет.И как картавил молоток,считая бритые затылки,так и остались бескозыркистоять чуть-чуть наискосок.«Когда мне будет восемьдесят лет…»
1Когда мне будет восемьдесят лет,то есть когда я не смогу поднятьсябез посторонней помощи с тогосооруженья наподобье стула,а говоря иначе, туалеткогда в моем сознанье превратитсяв мучительное место для прогулоквдвоем с сиделкой, внуком или с тем,кто забредет случайно, спутав номерквартиры, ибо восемьдесят лет —приличный срок, чтоб медленно, как мухи,твои друзья былые передохли,тем более что смерть — не только фактпростой биологической кончины,так вот, когда, угрюмый и больной,с отвисшей нижнею губой(да, непременно нижней и отвисшей),в легчайших завитках из-под рубанкана хлипком кривошипе головы(хоть обработка этого устройстваприема информации в моемопять же в этом тягостном устройствевсегда ассоциировалась смахательным движеньем дровосека),я так смогу на циферблат часов,густеющих под наведенным взглядом,смотреть, что каждый зреющий щелчокв старательном и твердом механизмекорпускулярных, чистых шестеренокспособен будет в углубленьях межстарательно покусывающихтравинку бледной временной осизубцов и зубчиковпредполагать наличье,о, сколь угодно длинного путив пространстве между двух отвесных пиковпо наугад провисшему шпагатудля акробата или для канате..канатопроходимца с длинной палкой,в легчайших завитках из-под рубанкана хлипком кривошипе головы,вот уж тогда смогу я, дребезжабезвольной чайной ложечкой в стакане,как будто иллюстрируя процессрождения галактик или жеразвития по некоей спирали,хотя она не будет восходить,но медленно завинчиваться втемнеющее донышко сосудас насильно выдавленным солнышком на нем,если, конечно, к этим временамне осенят стеклянного сеченьяблаженным знаком качества, тогдазаймусь я самым пошлым и почетнымзанятием, и медленная дробьв сознании моем зашевелится(так в школе мы старательно сливалинагревшуюся жидкость из сосудаи вычисляли коэффициент,и действие вершилось на глазах,полезность и тепло отождествлялись).И, проведя неровную черту,я ужаснусь той пыли на предметахв числителе, когда душевный пылтак широко и длинно растечется,заполнив основанье отношеньяпоследнего к тому, что быть должнои по другим соображеньям первым.2Итак, я буду думать о весах,то задирая голову, как мальчик,пустивший змея, то взирая вниз,облокотись на край, как на карниз,вернее, эта чаша, что внизу,и будет, в общем, старческим балконом,где буду я не то чтоб заключенным,но все-таки как в стойло заключен,и как она, вернее, о, как онпрямолинейно, с небольшим наклоном,растущим сообразно приближеньюгромадного и злого коромысла,как будто к смыслу этого движенья,к отвесной линии, опять же для того (!)и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,а говоря по-нашему, чтоб чашаи пролетала без задержки вверх,так он и будет, как какой-то перст,взлетать все выше, вышедо тех пор,пока совсем внизу не очутитсяи превратится в полюс или какв знак противоположного зарядавсе то, что где-то и могло случиться,но для чего уже совсем не надоподкладывать ни жару, ни души,ни дергать змея за пустую нитку,поскольку нитка совпадет с отвесом,как мы договорились, и, конечно,все это будет называться смертью…3Но прежде чем…«Ночь эта — теплая, как радиатор…»
Ночь эта — теплая, как радиатор.В ночи такие, такого масштаба,я забываю, что я гениален, —лирика душит, как пьяная баба.Звезды стоят неподвижно и слабо.Свет их резиновый спилен и свален.То недоступен — то в доску лоялен,как на погонах начальника штаба.Распространяя себя, как кроссворд,к темному пирсу идет пароход.