Страница 40 из 53
Бараев уселся поудобнее на краю сцены.
— Если бы я был президентом и на карте стояла жизнь людей моей страны, я бы не задумывался, — продолжал он. — Я бы четко выполнил те требования, которые мне предъявляют, потому что это жизнь людей. Но вас слишком много, вас сто пятьдесят миллионов, а нас миллион, мы ценим жизни своих людей, а ваши жизни никому не нужны. Вы сами выбирали себе президента. Вот, собственно, что получили в результате. Поймите, у нас свои устои, у нас своя религия, у нас свои взгляды на жизнь. Мы хотим жить отдельно, жить своей жизнью, той, которую мы хотим. Мы имеем на это право. Если бы мы взрывали ваши дома, мы бы четко сказали, что это мы.
— Но мы их не взрывали. Когда мы проводим какие-то акции, мы говорим, что это мы. Мы не тот народ, который прячется. Мы всегда отвечаем за то, что сделали.[336]
Весьма возможно, что Бараев мог говорить что угодно: на измученных людей действовал не столько смысл слов, сколько мягкая интонация, к которой они произносились. «Вдруг наступило спокойствие и умиротворение, — вспоминала Татьяна Попова. — Я не могу сказать, что его слова привнесли надежду… Особых надежд на благополучный конец не было, но слова Бараева почему-то «грели душу». Относиться критически к его речам мы не могли при всем желании. Все мы психологически так устали, так были подавлены, что он мог манипулировать нашим сознанием как хотел».[337]
Для закрепления успеха террористы применили постановочный номер. На балконе выстрелили из пистолета; испуганные заложники в ожидании штурма упали под кресла.
— Кто стрелял? — на русском языке крикнул Бараев.
Ответили по-чеченски.
— Прекратить!
«Никогда в подобных ситуации они не обращались между собой по-русски», — мимолетом подумала одна из заложниц, а Бараев сказал фразу, ради которой, собственно, и стреляли:
— Что вы боитесь? Если начнется штурм, я всех вас спрячу.[338]
Мыслить хоть сколько-нибудь логически заложники были уже не способны, и это заявление было воспринято как должное. «В результате Бараеву и его помощникам удалось добиться полной контролируемости аудитории, — комментировали эту акцию впоследствии психологи. — Дальнейшие действия террористов и поведение заложников легко прогнозируются. Вероятнее всего на расстрел заложников выводили бы как «покорных овец на заклание», давая любые нелепые объяснения для практически безучастной аудитории».[339]
Задача, стоявшая перед террористами, была блестяще выполнена: контроль над залом был восстановлен, и никаких новых актов неповиновения ожидать не приходилось.
В оперативном штабе случившемуся тоже были не рады. Становилось очевидным, что у заложников начинают понемногу сдавать нервы: если в зале возникнет массовая паника, взрыв здания будет неизбежным. Если до этого момента и существовали сомнения в необходимости применения газа при штурме, теперь они полностью отпали. «Раньше российские спецслужбы никогда не использовали газ, но здесь его применение было оправдано, — говорил потом один из офицеров спецназа. — В зале был очень специфический контингент — дети, подростки, женщины. То есть люди физически слабые и с неустойчивой психикой. При такой скученности народа — больше 750 человек — при любом штурме, при любой стрельбе у них началась бы истерика, паника. Они элементарно могли передавить друг друга. Особенно детей. Их бы затоптали».[340]
Необходимость штурма уже витала в воздухе; когда доктор Рошаль отъезжал от штаба, в голове у него мелькнуло: «Не исключено, что будет штурм».[341] Напряжение было буквально разлито в воздухе. Оцепление отодвинули от здания театрального центра еще на квартал, журналисты, находившиеся у места событий, наблюдали какие-то загадочные перегруппировки сил. Три бронетранспортера блокировали Дубровскую улицу; из театрального центра этого увидеть не могли. К оперативному штабу подъехало несколько автомобилей с правительственными номерами в сопровождении милицейских машин.
Среди журналистов стали ходить слухи о том, что на три ночи назначен штурм; информацию об этом намеренно «слили» из оперативного штаба для дезинформации террористов — ведь, как известно, что знает журналист, то знает и свинья. Во втором часу представители оперативного штаба вышли к журналистам и предложили покинуть площадку на 2-й Дубровской улице, с которой лучше всего просматривался фасад захваченного здания, и прямо запретили выдавать какую-либо информацию об этом в эфир. Журналисты подчинились; многие из них, предчувствуя, что что-то произойдет, стали рассредоточиваться на верхних этажах ближайших домов. Милиция пыталась предотвратить этот процесс, однако многих журналистов так и не выловила.
Сотрудники сетевого информагентства «Агентурами» засели в квартире здания на углу улиц Мельникова и 1-й Дубровской. «Из окна — прекрасный вид на ДКи площадь перед ним, — вспоминали они. — В нашем распоряжении — бинокль и два фотоаппарата. Никаких особых изменений в дислокации техники и сил по сравнению с первой ночью, когда террористы потребовали отвести спецназ из зоны захвата, мы не заметили. На мосту на 1-й Дубровской (слева от ДК) по-прежнему стояли два бронетранспортера, рядом с которыми менялись посты спецназовцев внутренних войск. Два других — на углу 1-й Дубровской и Мельнйкова».[342] Журналисты видели то же, что могли видеть террористы, и никаких подозрений эта картина не вызьгвала.
Время тянулось; ни в три, ни в четыре часа ничего не произошло.
На самом деле в это время группы «Альфа» и «Вымпел» стали просачиваться в здание ДК. Одна из спецгрупп проникла на первый этаж здания, где располагались технические помещения; поскольку через большие окна фойе просматривался практически весь первый этаж, террористы туда не спускались, резонно опасаясь снайперов. Другая группа спецназовцев проникла в клуб «Центральная станция», не контролировавшийся террористами и примыкавший к основному залу театрального центра. «В Штурме участвовали шесть групп — по три от Управления «А» й Управления «В», — вспоминал командир одной из групп Сергей Шаврин. — Это почти весь личный состав ЦСН… В Управлении «В» четыре отдела, в Управлении «А» — пять. Походному отделу от «А» и «В» постоянно находятся в Чеченской Республике. Поэтому во время «Норд-Оста» один отдел остался в резерве — на дежурстве… В каждой штурмовой группе примерно по тридцать человек. Но были и меньшие по численности подгруппы, куда выделялись сотрудники со спецоружием. Это группы снайперов, и группы со светошумовыми гранатами. Задача у всех была одна — как можно быстрее выйти на те места, которые были определены, чтобы не дать террористам отойти от внезапности. И ликвидировать всех боевиков. Задачи были идентичны, тренировались мы все вместе. Там действовали только наши два подразделения — «А» и «В»… Приказ на проведение штурма был подписан до начала штурма. Его визировал генеральный прокурор и все руководство от МВД и ФСБ».[343]«Если посчитать бандитов и объемы этого здания, — скажет после штурма один из руководителей оперативного штаба, — фактически мы шли без перевеса».[344]
Никто, кроме руководства оперативного штаба не знал о фактически начавшейся уже операции, однако напряжение чувствовали многие. «Оно словно в воздухе висело, — вспоминал один из спасателей, — по людям это было очень заметно. Лица у многих были как из воска. И хотя никто ничего тогда еще не знал и никаких указаний нам заранее не поступало, мы как будто что-то предчувствовали».[345]
336
Попова Т. «Норд-Ост» глазами заложницы. С. Д74—175.
337
Там же. С. 175.
338
Там же. С. 176.
339
Карпенко (Гусева) А. К заложникам было применено зомбирование. С. 237–238.
340
Известия. 28.10.2002. Полоса 2.
341
Независимая газета. 28.10.2002. Полоса 3.
342
Независимое военное обозрение. 01.11.2002. Полоса 2.
343
Московские новости. 22.10.2004; «Норд-Ост»: Незаконченное расследование… С. 189.
344
Российская газета. 28.10.2002. Полоса 2.
345
Вечерняя Москва. 28.10.2002. Полоса 1.