Культура шрамов

Однако вначале дело не пошло на лад. Лакомка угрюмо пропускал мимо ушей все требования, оставаясь жалко-безучастным к угрозам, а Клинок стенал и жаловался, что такую работу лучше всего выполнять ножом, а не маленькими (и тупыми) кусачками для проволоки, которые я ему выдал. До пробуждения обоих моих пациентов оставалось все меньше часов (элотинедрин рекомендовалось применять лишь в течение определенного промежутка времени, иначе могли возникнуть всякие осложнения, понадобились бы капельницы и восстанавливающие ванны): чудо-наркотик, Сэд, во многих отношениях, лучшее средство (не имеющее отношения к лечению), какое только способно помочь замученному психологу. Валит наповал. Я решил проигнорировать предупреждения своих коллег из Душилища и все-таки вмешаться. Я отыскал для Клинка нож — не «сабатье», как он мрачно заметил, и даже не из первоклассной стали, — зато длина с лихвой искупала недостаток качества.

— Пятнадцать сантиметров, — кивнул Клинок с удовлетворением.

Но в поощрении нуждался не только Клинок. Лакомка тоже начинал терять всякий, даже вялый интерес к происходящему. Я проглядел имевшиеся в кабинете бумаги, ища папку последнего педика, побывавшего в корпусе, и откопал голландский журнал «Бой», которым вахлаки из Душилища любили размахивать у него перед лицом, вернее, перед членом, в надежде добиться какой-то преступной реакции или эрекции. С Лакомкой это сработало. Покажи таким типам картинку с невинной, едва созревшей плотью, — и они улетают. Я дал ему десять минут на посещение уборной и разрешил носить в заднем кармане этот журнал, пока (и только если) он будет продолжать работу. Лакомка пришел в восторг.

— Поверьте, у нас в больнице такое — твердая валюта.

Мои попытки дать им стимул после того, как в Душилище из них вытравили всякое чувство собственной ценности, были вознаграждены: они с вниманием отнеслись к подробностям дела. Мой план был прост: нужно построить автоприцеп образца 1970-х. В средотерапии важнее атмосфера, чем буквальная достоверность. Три окна, одна дверь, два колеса — все это надлежало смастерить из проволоки, так чтобы гирлянда разноцветных фонариков выделяла контуры сооружения. Однако Клинок с Лакомкой, получив соответствующую мотивацию, пошли значительно дальше. Они сделали внутри этой модели пол — решетчатую конструкцию из перекрещивавшихся проволок, тянувшуюся от одного края до другого; устроили отдельные части интерьера, описанные и сфотографированные Щелчком, так что гостиный и спальный отсеки были особо выделены: гирлянда синих лампочек огораживала спальню, красных — гостиную, а в четырех местах, вокруг окон и двери, сияли зеленые огоньки. Получив поощрение, они помогли мне перетащить Щелчка с прежнего места посреди его половины зала к одной из боковых стен, тогда как раньше они и дотрагиваться до него не пожелали бы, будто не вполне веря, что он вправду жив. Мало того: как только сооружение было завершено, они помогли мне со звуком, сухим льдом и прочей электрической оснасткой для воссозданной среды, затем перенесли Щелчка внутрь проволочного сооружения и положили на решетчатый пол в гостином отсеке, скрестив ему руки на груди, как будто все это было неким причудливым погребальным обрядом, а Щелчок держал путь куда-то вроде Вальхаллы. Лучше всего оказалось предложение, высказанное Клинком: оно, в свою очередь, побудило меня включить в границы среды коридор, так что красные лампочки служили как бы внешним краем мира, сотворенного вокруг фургона.

— Доктор, а где должен стоять этот фургон?

— Да где угодно. Он ездил повсюду. Парень наснимал множество разных видов: тут и леса, и большие города, и взморья, и горы. В общем, трудно сказать.

— Леса?

— Да, причем они довольно часто встречаются.

— А вы разрешите мне выйти на улицу?

Я получил строжайший наказ: никто не должен покидать стен корпуса. Таково было условие, под которым в мое распоряжение предоставили этих пациентов, и я отнюдь не намеревался нарушать уговор. В Душилище ведь нет такой изоляции, как, скажем, в тюрьме, — по крайней мере, оказавшись на территории с 15-сантиметровым ножом в руке, Клинок мог запросто перепрыгнуть стену и начать резать всех подряд. Оба — Лакомка и Клинок — в упор глядели на меня, понимая, насколько важно, захочу ли я дать такое разрешение. Вопрос доверия — недоверия.

— Ступайте, Клинок, только нож оставьте здесь.

— Но он мне нужен для того, что я задумал.

У меня засвербило в пальцах ног, и я принялся обматывать мизинец проволокой, пока не почувствовал там биение пульса. Психотерапевту часто приходится соображать на ходу.

— Ладно.

Что до Лакомки, то его все это больше не касалось: он с довольным видом прислонился к стене, вытащил из заднего кармана журнал и тихо погрузился в свой запретный мирок. Коллеги из Душилища ужаснулись бы, узнав, что я завидую Лакомке — завидую его нехитрым наваждениям, его одноколейному ходу мыслей, не знающему препон и остановок. Я подумал о Джози — но не здесь, не в корпусе, а там, дома, о Джози в подвале, о ее светло-зеленом платьице, о ее трепетном теле, почти не видном в темном погребе, зато ярко освещенном в моей памяти. Даже ослепительно-ярко.

Некоторое время мы подождали, но я не поддавался импульсу, говорившему мне: а ну беги за Клинком, хватай психа и тащи обратно, пока его никто не засек. Но вот он вернулся, сбросил на пол целую охапку коры и опять исчез. Он возвращался снова и снова, все с той же ношей, принося кору разных оттенков серого, зеленого, бурого от разных деревьев.

— Откуда вы все это взяли?

Он поглядел на меня так, словно мы внезапно поменялись ролями и теперь уже я нуждался в его помощи.

— С деревьев, доктор. Со всех деревьев, которые растут вокруг корпуса.

Да, он был прав. Пройдя по коридору, я выглянул из наружной двери и увидел, что он натворил и почему на это ушло столько времени.

Со всех деревьев в округе, сколько хватало глаз, — с берез, каштанов, ясеней и вязов — была содрана кора от земли до высоты приблизительно шести футов. Я обомлел и ужаснулся, и в то же время меня охватил хохот при виде такой необычной картины. Прежде всего я подумал о том, какие выводы сделает из этого честная компания из Душилища: я сознавал, что они немедленно спишут такой казус на мое неумение совладать с пациентами, а может, увидят в нем некий неслыханный и мрачноватый вид терапии, который я измыслил для обследования Щелчка или Дичка.

Да, Сэд, ты прав на все сто, деревотерапия особенно «популярна» на территории государственных лесничеств. Еще бы, есть где развернуться…

Во-вторых, здесь можно было усмотреть насилие над природой — жестокое и жуткое надругательство над Божьим миром, совершенное каким-то больным извращенцем, и едва ли это выглядело бы оправданной преамбулой к лечению. Но, в-третьих, когда я вернулся в Щелчкову половину зала, то увидел, как Клинок с Лакомкой ставят и распластывают свитки коры вдоль стен, разбрасывают древесную кожу по дощатому полу, и шаги их делаются все тише и тише. Так среда, созданная для немого, сама немеет: наши шаги больше не издают звуков. Клинок лучезарно улыбнулся мне и победно поднял нож над головой. Я не увидел в этом ничего угрожающего: просто пациент, интуитивно догадавшийся, какой должна быть эта среда, понявший, что я тут пытаюсь сотворить. Мне захотелось обнять его, но вместо этого я решил подарить ему, когда все это закончится, лучшего качества «сабатье» с 20-сантиметровым лезвием.

Мне нравится эта музыка.

Джози проскочила в зал, когда я слегка отодвинул штору, и вертихвосткой пробралась к сухому льду, подняв руки над головой, выбрасывая ноги во все стороны.

Сейчас ты меня видишь.

Она пригнулась, обхватила колени руками, прижав их к груди, и стала кататься по полу. Я не мог ее остановить, не хотел ее останавливать.

А сейчас — нет.

Факс, стоящий внутри контрольного круга, выплевывает новое сообщение: