Страница 3 из 7
— А всё очень просто! У меня даже Бурьян теперь знает, сколько будет дважды два. Он как лаять начнёт, нужно если четыре, так после четырёх тихонечко совсем щёлк пальцами — и он перестаёт лаять. Два нужно — так после двух щёлкаешь. Вот и вся хитрость.
— Молодец! — похвалила я, протянув пареньку руку.
А он тотчас шаркнул ножкой:
— Агафьин Михаил.
Я даже оторопела от такой изысканной вежливости и уже хотела тоже представиться, как меня перебил рыженький веснушчатый мальчуган:
— Мишка, он у нас передовой, даже в девчоночий кружок рукоделия ходит!
— Вдвойне молодец, — поддержала я Михаила Агафьина. — Вот, ребята, Миша вам секрет собачьей арифметики почти разъяснил. Мне осталось немного добавить. Конечно, собака считать не умеет…
— Они глупые, — презрительно поджав тонкую нижнюю губу, сказала одна из девочек.
— Ты не права. Ум собаки, естественно, не такой, как у нас с вами, но глупой её назвать нельзя.
— Пиф-Паф, наверное, обиделся, — заметил кто-то из ребят.
— Вряд ли, — возразила я. — Пиф-Паф не понимает, о чём мы с вами толкуем. Ему знакомы лишь некоторые слова: «ко мне», «сидеть», «рядом», «гулять», «лежать».
Бедняга Пиф-Паф, услышав все команды разом, заметался и стал беспокойно смотреть мне в глаза, словно спрашивая, чему же повиноваться.
— Зато у собаки прекрасно развиты и слух, и зрение, и обоняние, — продолжала я. — Собака — необыкновенно чуткое животное. Вот я и заставляла Пиф-Пафа исполнять любое действие по моему сигналу. Ну как, интересно? — спросила я ребят.
Впрочем, незачем было и задавать этот вопрос. Я видела, как всё, о чём я рассказываю, заинтересовало ребят, и решила приступить к главному.
— А что, друзья, не устроить ли нам во дворе, прямо здесь, настоящий театр зверей?
— А можно? — с радостной неуверенностью протянула любительница умножения.
— Можно! Конечно, в нашем театре не будет ни тигров, ни львов, ни слонов, но ведь нас окружает очень много четвероногих и пернатых друзей.
Артисты найдутся.
— А жаль, что без тигра. Вот бы с тигром здорово было! — мечтательно протянул Рыжик.
— У нас пудель есть, бабушка к лету всегда его подо льва стрижёт.
Только вот цвет у него чёрный, совсем не львиный… — смущённо сказала ещё одна девочка.
— Значит, решено. Завтра в шесть собираемся у меня и по-настоящему всё обдумываем, — сказала я ребятам на прощанье. — Ведь у вас скоро каникулы.
Квартира моя — 15.
Я поднялась к себе, распахнула окно и ещё долго наблюдала за стайкой ребятишек, обступивших огромный землекопатель. С каким восторгом следили они за сжатием железного кулака, в котором кубометр земли казался лёгкой горсточкой! А неподалёку, впряжённая в телегу, мерно пожёвывала овёс лошадь.
Ей ребячье внимание уделялось постольку, поскольку лошадь стояла на мостовой, где, громыхая, проносились тяжёлые пятитонки, не имеющие таких, как у неё, устало-грустных и выразительных глаз, но обладающие сотнями лошадиных сил. Я вовсе не сетую, что восторг отдан металлу, вобравшему в себя силу и волю живого существа. Я счастлива волнением дошколят, подростков и солидных людей, ожидающих из космического полёта дворняг, знаменитых не родословной, а заслугами перед наукой, серых и белых мышей, мух и нежных листочков традесканций — всё это крупинки жизни, посланные человеком для утверждения самой жизни во всей Вселенной.
Но мне становится нестерпимо больно, когда те же подростки не видят рядом с собой этой частички жизни, когда у одного рогатка для воробья, у другого камень для кошки или приблудившейся ко двору собаки. Кто же вступится, кто сломает жестокость, идущую у подростка пока не от сердца, а от избытка энергии? Вот оно, дело твоё, театр! Ты должен вырасти во дворе любого дома, где живут дошколята и пионеры. Театр зверей нашего дома, разожги костёр любви к четвероногим и пернатым, у которых тоже есть хрупкое, отбивающее время сердце! Разожги костёр любви ко всем деревцам и травинкам, которые пустили корни в землю, дающую нам жизнь…
КАК Я СТАЛА ДИРЕКТОРОМ ЗВЕРИНОГО «ЛЖЕТЕАТРА»
— Ага, это вы! Очень хорошо, именно вас мне и нужно.
Передо мной на пороге стояла дородная женщина, задыхающаяся от гнева и ходьбы по лестнице. Её тон не предвещал ничего приятного.
— Поскольку вы директор этого лжетеатра собак, кошек, крыс и прочего, надеюсь, убытки будете возмещать вы?
— Но позвольте…
— Не позволю! Следуйте за мной!
Я накинула пальто и безропотно отправилась за женщиной. Миновав двор, который сейчас мне показался нескончаемо длинным, мы вошли в один из последних подъездов. Шли молча, поднимались на лифте тоже молча. Зловещее молчание окончилось, как только мы очутились в квартире. Нас тотчас оглушил зычный мальчишечий рёв и хриплый с захлёбыванием собачий лай.
Картина, представшая передо мной, была ошеломляющей. Бульдог, раскрашенный чёрными полосами, под тигра, лаял на меня по привычке лаять на постороннего, не прекращая попыток освободить лапы, привязанные к ножкам стола. Светлый паркет и дорогая скатерть, забрызганные той же чёрной тушью, напоминали окраской уже не тигра, а ягуара.
Мальчика я уже знала. Хотя заплаканные глаза и нос, распухший от слёз, оттеснили на второй план веснушки, это, несомненно, был Рыжик.
— Испорчена вещь, — перстом указала женщина на скатерть, — изуродована собака! Паркет придётся заново скоблить. Леонид, отвечай: кто тебя научил это делать? — Женщина многозначительно обернулась ко мне.
— Я-я сам… — тихо всхлипнул Рыжик.
— Погоди, зачем же ты… — начала я.
— Нет, это вам так не сойдёт! — снова вскипела женщина.
И тут, пожалуй, впервые я почувствовала себя настоящим укротителем в переполненном зале. Народу собралось очень много. Жильцы толпились на лестничной площадке, стояли на ступенях лестницы, и дверь подъезда гулкими аккордами сообщала о приходе новых и новых. «Чтобы погасить ярость, надо переключить внимание», — вспомнила я одну из первых заповедей дрессировки.
Бульдог по-прежнему извивался, женщина уже не кричала, а визжала, виновник же всех бед Рыжик испуганно всхлипывал.
Чтобы переключить внимание женщины, я храбро пошла на бульдога.
— Что вы делаете, он же кусается! — тотчас забеспокоилась она.
— Одну минутку, как его кличка? — спросила я.
— Гром! — донёсся из-за моей спины отчаянный голос Рыжика.
— Гром! Гром! — строго приговаривая, я шла на бульдога, стараясь придать своим шагам твёрдость и властность. Собака остановилась, оскалилась и стала пятиться, насколько позволяла привязь. Я подошла вплотную и протянула руку.
— Остановитесь, умоляю, ещё этого не хватало!
— Подождите, интересно, что будет дальше, — остановил хозяйку голос из публики.
Бульдог уже слабо реагировал на мои руки, которые быстро распутывали бечёвки, высвобождая лапы из плена.
— Ой, кровь! У вас уже кровь на руке.
— Да не кровь, мамочка, а красная тушь!
— Ты у меня ещё поговори!..
— Ничего, это правда тушь, — вставила я. — А теперь скажи мне, пожалуйста, что ты с бульдогом хотел сделать? — спросила я.
— Я его в тигра хотел переделать и привести к вам в театр дрессированным, а не полуфабрикатом.
— Так, ну, а что же именно он должен был делать?
— А что все тигры делают: прыгать через горящий обруч.
— Вы слышите! Он ещё мог устроить в доме пожар.
— Так! Видите ли, мальчик не знает, что в дрессировке используются природные данные животного. Его метод превращения бульдога в тигра ничего не имеет общего с нашим театром, которого пока ещё нет: мы только задумали его создать во дворе.
Вкратце я, конечно, тут же рассказала о деятельности будущего театра, чтобы потом ни одна мама не сердилась на нас и не добавляла приставки «лже».
Затем пошла лекция о дрессировке. Итак, следовательно, бульдог был не костромская игрушка, вроде фанерного балалаечника. Того в какую краску хочешь — в ту и покрась, и он исполняет свои коленца, если подёргаешь за верёвочку. Можно ли обращаться так с животными? Наверное, можно, если дрессировщик смотрит на них как на фанеру. Но ведь не для этого создаём мы свой театр во дворе! И метод дрессировки у нас другой. Тут стала я рассказывать о дедушке Дурове. Помнила ли я его? Конечно, нет. Мне было всего три месяца от роду, когда дедушки не стало. Меня назвали Наташей, именем его первой дочери, а в наследство дали вот это чувство огромной любви к своей работе. У этой работы есть лапы, хвосты, а главное, говорящие глаза.