Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 17

2. Фамилия моей матери — Холмс

Девичья фамилия моей матери была Холмс. И родители почти решили, что она станет моим вторым именем вместо более обыденного Эдвард. Оглядываясь назад, кроме этого я не припоминаю ничего, что бы предсказывало мою будущую профессию охотника за умами, или криминологического психолога.

Я родился в Нью-Йорке в Бруклине по соседству с Куинс. Мой отец Джек был печатником в «Бруклин игл». Когда мне исполнилось восемь лет, обеспокоенный разгулом преступлений, он перевез нас в Хэмпстед на Лонг-Айленд, где стал президентом профсоюза типографских рабочих. Сестра Арлена была старше меня на четыре года и могла служить образцовым примером — хорошо училась, занималась спортом.

Я же особыми успехами не блистал — довольствовался средними оценками, но своей воспитанностью и общительностью, несмотря на неказистую внешность, снискал симпатию у учителей Лудлумской начальной школы. Больше всего я любил животных и держал то собак, то кошек, то хомяков, то змей. Мать терпела мое увлечение, потому что я говорил, что собираюсь стать ветеринаром. И поскольку эта профессия давала все основания для успешной карьеры, поддерживала мой выбор. В школе я прослыл хорошим рассказчиком — это было единственное дело, которое давалось мне легко. И мой талант, вероятно, подтолкнул меня к сыскному делу. Ведь детективы и аналитики должны обладать способностью сложить разрозненные, неравнозначные и, на первый взгляд, не связанные друг с другом факты в стройный сюжет, особенно если речь идет об убийстве, когда жертва уже не имеет возможности все рассказать сама.

Часто мой талант выручал, когда я хотел увильнуть от работы. Помню, когда мне было одиннадцать лет [1], нам задали прочитать какой-нибудь роман и пересказать на занятиях. Но я поленился взять в руки книгу. И когда очередь дошла до меня (сам ещё не веря, что на это способен), придумал название несуществующего романа, выдумал автора и начал рассказывать историю о собравшихся вокруг костра путешественниках. Я сочинял на ходу, а сам думал: как долго это может продолжаться. Напустил на несчастных путников медведя. Тот уже неслышно подкрадывался сзади и готов был броситься на людей — но в этот миг я прыснул, иссяк, замолчал и вынужден был признаться учителю, что выдумал все сам. Заговорившая совесть свидетельствовала о том, что я не был законченным преступником. Я переживал, что прослыву вруном, что завалю экзамен, что придется стыдиться перед своими одноклассниками, представлял, как расстроится мать.

Но, к моему удивлению и даже изумлению, учителю и ребятам рассказ понравился. И когда я признался, что придумал все сам, они дружно закричали:

— Доканчивай! Говори, что было дальше!

Я закончил историю и вышел из класса с отличной оценкой. Своим детям я долго не рассказывал об этом случае: не хотел, чтобы они считали, что вправе из проступка извлекать выгоду. Но для себя вынес, что идеи можно продавать. И если заинтересовать ими других, люди пойдут тебе навстречу. Этот талант помогал мне множество раз, когда приходилось в чем-то убеждать вышестоящих чиновников и офицеров местной полиции. Но должен признать, что до известной степени таким талантом обладают и пользуются многие аферисты и преступники.

Кстати, мои вымышленные путешественники благополучно спаслись — совершенно непредсказуемый конец, если принять во внимание мою горячую любовь к животным. Между тем я готовился к профессии ветеринара и три лета провел на молочной ферме по Корнеллской программе для юношества, организованной ветеринарной университетской школой. Программа оказалась прекрасной возможностью для детей горожан выехать на природу, но за это удовольствие я работал по 70–80 часов в неделю всего за 15 долларов, в то время как оставшиеся дома одноклассники грелись на солнце на Джонс-Бич. До сих пор мне кажется, я не сильно расстроюсь, если мне в жизни больше не придется подоить ни одной коровы. Физический труд меня укрепил, и я обрёл спортивную форму, а спорт был еще одним моим увлечением. В старших классах Хэмпстедской школы я был питчером бейсбольной команды и играл в полузащите в футбол. Вспоминая то время, я понимаю, что именно тогда во мне впервые пробудился интерес к психоанализу.

На питчерской горке до меня довольно быстро дошло, что сильно и точно посылать мяч — ещё полдела. У меня была твердая рука и хороший крученый удар, но теми же качествами обладали многие мои одноклассники. Хитрость заключалась в том, чтобы вывести из равновесия отбивающего в «доме». Я достигал этого, напуская на себя уверенный вид, а его, наоборот, заставляя нервничать. Этот же принцип я замечательно использовал через много лет, разрабатывая методику допроса.

В старших классах мой рост уже составлял шесть футов и два дюйма, и я старался использовать себе на пользу это обстоятельство. Азартные игроки, мы были посредственной командой в хорошей лиге, и я понимал, что именно питчеру следовало стать заводилой на поле и задать команде победный тон. Для школьника я обладал замечательным самообладанием, но решил, что бетсменам противника незачем об этом знать. Пусть считают меня безрассудным и непредсказуемым и не окапываются в «доме», опасаясь, что этот бешеный, который стоит в шестидесяти футах, может их напрочь снести, а то и того хуже.

Хэмпстед славился приличной футбольной командой, в которой при своих 188 фунтах веса я играл в линии полузащиты. И в этой игре я сразу понял значение психологического фактора. Мне удавалось справляться с игроками крупнее меня, если я орал, вопил и вообще вел себя как полоумный. Вскоре мою манеру переняли все защитники. Позже, когда я стал регулярно участвовать в судебных разбирательствах, где сумасшествием пользовались в качестве способа защиты, я уже из собственного опыта давно знал, что ненормальный на первый взгляд человек может прекрасно понимать, чего он добивается.

В 1962 году мы играли против Уантагской школы в чемпионате за звание лучшей школьной команды на Лонг-Айленде на приз Торпа [2]. Каждый противник был тяжелее любого из нас фунтов на сорок, и все шансы были за то, что нас просто сметут, прежде чем мы доберемся до голевой линии. Тогда перед игрой мы разработали прием, который должен был запугать противника: выстроились в две линии и первый игрок одной налетел, буквально снеся игрока другой. Все это сопровождалось всяческим валянием дурака и душераздирающими криками боли. По лицам уантагских футболистов мы заметили, что добились того, чего хотели — судя по всему, они про себя прикидывали: если эти шуты вытворяют такое друг с дружкой, бог знает чего можно ждать от них противнику.

На самом деле все было тщательно отрепетировано. Мы долго отрабатывали падения, чтобы не ушибиться, но произвести впечатление, что крепко ударились о землю. А выйдя на поле, так накалили атмосферу безумия, что показалось, будто нас всего на одну игру выпустили из сумасшедшего дома, куда нам предстоит вернуться после финального свистка. Счет все время был равным, но когда пыль на поле осела, мы выиграли 14:13 и завоевали приз Торпа за 1962 год. Мой первый опыт охраны порядка и составления настоящего психологического портрета пришел ко мне в восемнадцать лет, когда я получил работу вышибалы в баре хэмпстедского клуба «Гэзлайт ист». Я оказался настолько хорош в этой роли, что позже меня пригласили на эту же должность в «Серф-клуб» на Лонг-Бич. И в том и в другом месте моей основной обязанностью было не впускать юнцов, не достигших возраста, с которого официально разрешалось употребление спиртного, — то есть всех, кто был моложе меня, — и не позволять или пресекать неизбежные в барах драки.

Я должен был стоять в дверях и требовать документ у всех, чей возраст вызывал сомнение, а потом переспрашивать его владельца, чтобы сравнить ответ с указанной датой. Так обычно поступали все вышибалы, и любой входящий в бар был к этому готов. Вряд ли человек, пользующийся фальшивым удостоверением, мог оказаться настолько безалаберным, чтобы не удосужиться выучить проставленный в нем день своего рождения. Спрашивая, следовало смотреть входящему прямо в глаза. На некоторых, особенно на девушек, у которых в юном возрасте чувствительная совесть, это производило желаемый эффект. Но те, кто непременно хотел пройти, могли взять себя в руки и сыграть. Я же, изучая стоящую у входа группу подростков, незаметно осматривал задние ряды: как они готовятся к моим вопросам? Нервничают или нет? Не напряжены ли?

1

Когда ученики достигают одиннадцатилетнего возраста, в американской школе проводится серия тестов, завершаемых так называемым экзаменом «одиннадцать плюс», от которого во многом зависит дальнейшая академическая судьба. — прим. ред.

2

Торп, Джеймс Фрэнсис (1888–1953) — знаменитый американский атлет-прим. ред.