Страница 21 из 54
Элементы: Дадаистского?
Мизиано: Скорее даже совково-доктринерского, маргинально-левацкого описания. Когда ты провозглашаешь себя новым и выгоняешь старое за дверь, немедленно попадаешь в плен инновационного обмена, я вспоминаю ежегодные ноябрьские наклейки на парижских кафе "новый урожай вина уже появился". Их доктрины были еще более схематизированы, чем советский марксизм.
Элементы: Отсюда происходили персональные неудачи в проектах?
Мизиано: Нельзя, как они, мыслить в искусстве группами, отрядами, у нас индивидуализация приняла во всех сферах экзальтированный размер. Я в своих кураторских проектах как раз настаиваю на взаимопроникновении, диалогизации авторов. Я делегирую себя другому, и я принимаю в себя другого — модель работы "Художественного Журнала". Бренер же строит себя на вопиющем противоречии с миром, возвращает к жизни романтический тип "трещина мира проходит через сердце поэта". Осмоловский увлекся Делезом, но помимо Делеза есть хотя бы Тони Негри, идеолог красных бригад и рабочей автономии, которого мы публикуем в последнем номере.
Элементы: Почему именно его?
Мизиано: Западное «левое» — неоцененный пласт с великой полемикой внутри себя, начиная с Грамши и заканчивая Альтюссером, эксклюзивность того же Делеза в чьем-либо идеологическом аппарате выглядит уязвимо. Красные бригады, пусть даже от искусства, более невозможны из-за возрастающей атомарности социума. Абсолютный приоритет этического над эстетическим лишает само этическое коммуникационного начала, а этика — только коммуникационна, иначе она приобретает характер произвольного жеста. Пример — скандальная акция Бренера с картиной Малевича в амстердамском музее, проведенная опять-таки по Гройсу, как по букварю, и адресованная музею. Архаично.
Элементы: В результате исторического и психиатрического анализа русской интеллигенции Александр Эткинд определил ее как антирыночный, антидемократический и чуть ли не красно-коричневый орден, вы согласны?
Мизиано: С подозрением отношусь к любым попыткам профанации феномена интеллигенции. "У меня нет для вас другой интеллигенции". Россия никогда не жила в либеральном обществе, почему интеллигенция должна быть другая? Либеральная критика интеллигенции обычно ведется с таким пылом, который не учитывает либеральную этику.
Элементы: Не здесь ли либералы обнаруживают извечно нелиберальное отношение ко всему нелиберальному?
Мизиано: Пожалуй, нередко они скрывают под коркой либерализма вампиризм, империализм, шовинизм. Что же до интеллигенции, она действительно совмещает в себе умозрительный спиритуализм с политическим радикализмом. Апология либерального как противопоставления большевизму и богоискательству себя исчерпала.
Элементы: Какова же новая парадигма?
Мизиано: Распишусь в том, что для меня она пока не очевидна. Но кризис либерализма заметен и в Европе, и в Америке. Попперовские идеи не срабатывают, хотя бы потому, что это общее место и победившая система. Ни одна комиссия ничего не могла решить в Сараево, решил бомбовый удар. Либеральная система исходит из того что все захотят вступить в контрактные отношения, но появляются люди, говорящие "не хочу", они испытывают на прочность политическую корректность среды своей тотальной политической некорректностью. Недавно в Стокгольме на совместной выставке Кулик в своем любимом амплуа собаки покусал людей, а Бренер разрушил огромную работу китайского художника, сделанную из волос. Насилие — это тоже коммуникация, однако, шведы разослали по всем институциям Европы факсы протеста — "никогда больше с русскими художниками", французский критик заявил: "эти русские художники — фашисты". Мир чреват нелиберальными симптомами. Либеральное неустойчиво, лишено сущностных опор. Как писал мой любимый люблянский философ Слава Жижек — "Сараево сегодня — это Европа завтра". Возвращаясь к критике интеллигенции, не надо фрустрировать и жалеть, что мы когда-то не создали свой музей современного искусства и московское биеналле. Зачем нам московское биеналле, если биеналле мертвые, рутинные по всему миру. Нужен некий новый тип институции. Российский катастрофический контекст обладает колоссальным потенциалом и колоссальной симптоматикой. В конце концов другой традиции у нас нет.
Элементы: Есть постмодерн, совмещающий оси, полюса культур, и постмодерн, совмещающий периферии, как вы относитесь к этой разнице?
Мизиано: В нашем последнем номере замечательный текст Славы Жижека, показывающий, как легко постмодернистские установки обращаются в модернистские, и как возрождается, переживает себя модерн в постмодернистском жесте. Проблема центра и децентрализации, возможности сущностного начала или его невозможности. Придется найти новый сущностный стержень внутри деструктурализации современного мира.
Элементы: Что, на ваш взгляд, является опознавательным знаком, паролем сущностного?
Мизиано: Пока я не готов сказать. Скоро буду готов. С одной стороны, нам предлагают играть идентичностями, перемоделировать себя и мир, с другой — есть попытки возродить уже состоявшиеся романтические дискурсы: фашистские, нацистские, русские почвеннические и какие угодно. Эти два феномена сосуществуют. Сегодняшняя задача — найти их результирующую концепцию, задача на миллион долларов. Если бы я мог ответить вам, то требовал бы, как минимум, нобелевской премии за общественные науки. Нужно искать сущностное в своем частном, конкретном, прикладном, в тех же научных лабораториях или диалоге с реальными политическими проектами. Идет интенсивное накопление опыта, который даст результирующую.
Элементы: Радикальное отличие эпохи 80-х от 90-х, в чем оно, помимо убыстрения социальной динамики?
Мизиано: 80-е это был финал-апофеоз XX века. Прежние дискурсы разрешились. Сложилась система искусства, где все ясно и прозрачно, институции академического истэблишмента, радикальной оппозиции, коммерческие и некоммерческие галереи, спрос на их продукт. Сегодня же все оказались в ситуации тотальной несистемности, открытости, 80-е были последней эпохой вменяемости. Мы живем в абсолютно невменяемую эпоху.
Геополитика и шпионаж
Александр Потапов
Спецслужбы и Евразия
Геополитика — это наука прежде всего о власти, о власти над континентами и населяющими их народами. В современной геополитике ключевую роль играет стратегическое противоборство двух типов цивилизации, называемых в рамках этой научной дисциплины «теллурократией» и «талассократией», а также «евразийством» и "атлантизмом".
Основным проводником евразийской линии в высшем советском руководстве традиционно являлся Генштаб. Начиная со времен «холодной» войны, в своих теоретических разработках он целиком сконцентрировался на американизме: силами Главного разведывательного управления (ГРУ) по крупицам Генштаб собирал по всему миру отдельные прикладные концепты геополитики США, пытаясь свести их в единую модель для выработки стратегии противодействия. В результате занятия такой довольно пассивной позиции роль советской военной разведки в принятии важнейших государственных решений начала неуклонно принижаться, и ярким тому свидетельством является полный провал СССР в жизненно необходимом ему Афганистане.
При Андропове на первый план в обеспечении высшего руководства страны разведывательной информацией вышла внешняя разведка КГБ, что нашло отражение даже в ее названии — ПГУ, то есть Первое Главное Управление. Кроме того, органы военной контрразведки, находясь в прямом подчинении КГБ, а не Генштаба, были сориентированы Андроповым на сбор компромата о командном составе вооруженных сил, что дополнительно подрывало авторитет Генштаба и ГРУ в глазах партийного руководства страны, а также создавало внутреннее напряжение в офицерской среде, где стали расцветать подозрительность и доносительство. В итоге между разведкой Генштаба и разведкой КГБ, а также между Генштабом и органами военной контрразведки вместо здоровой конкуренции непрерывно нарастали трения и разногласия.