Страница 50 из 62
– Слыхал, морэ, что цыгане какие-то пришли? Стоят за Покровской, на второй версте.
– Не слыхал, – рассеянно отозвался Митро. – Рановато вроде пока цыганам. Варька, ваши-то, наверно, еще и не снялись... Чей табор, знаешь?
– То-то и оно, что нет. – Петька опять почесал в затылке. С его лица не сходило озадаченное выражение. – Был я там вчера, смотрел... Странные они какие-то. С виду вроде бы цыгане цыганами, шатры поставили, кибитки, лошади... Богатые, бабы золотом обвешаны – глаза слепит! Одеты по-чудному как-то... А кони, кони у них! Царские, шерстинка к шерстинке, играют! Я подошел было менять – а они человеческого языка не понимают!
– Романэс[45] не знают? – Митро пожал плечами. – Может, они и не цыгане вовсе?
– Вот и я не пойму. Их старик ко мне подошел, кланяется, говорит что-то. И по-цыгански вроде, а я через два слова на третье понимаю. Говорит мне: «Ав орде, бре...» Я его спрашиваю: «Со ракирэса?».[46] А он мне только глазами хлопает.
Варька, сидевшая со своим ситом на другом конце стола, чуть слышно рассмеялась. Митро удивленно взглянул на нее. Она, чуть смутившись, пояснила:
– Да нет, цыгане это, верно. Только не наши, а болгары.[47] Мы прошлым годом по Бессарабии болтались, их там много кочевало. Они котляре, посуду делают. Я по-ихнему немного знаю.
– Знаешь? – обрадовался Петька. – Слушай, девочка, сделай милость – идем со мной! И ты, Трофимыч, тоже, авось через Варьку хоть договоримся с ними. Я там таких четырех коньков приглядел – любо взглянуть! Они их на ярмарку пригнали, а до базарного дня неделя почти. Пойдем, Варька! Вон, Матрешку с Симкой с собой бери, ежели стесняешься!
– А успеем до ночи-то обернуться? – засомневалась Варька. – Яков Васильич велел, чтоб в ресторане сегодня непременно... Вроде ротмистр Шеловнин с друзьями от полка прибыл.
– Сто раз успеем! – заверил ее Митро, вставая. – Ну, поехали, что ли? Я извозчика возьму.
Табор стоял на взгорке, в полуверсте от дороги, возле небольшого, заросшего травой прудика. В полукруге шатров дымили угли, рядом лежали котлы и тазы. Тут же крутилась, подпрыгивая на трех ногах, хромая собачонка. Несколько мужчин стояли у крайнего шатра, дымя длинными трубками и степенно разговаривая. Женщины возились у кибиток. По полю бродили кони, среди них вертелись чумазые, полуголые дети. Они первые заметили идущие от дороги фигуры и помчались к табору, оглушительно вопя:
– Ромале, гадже авиле! Рая авиле![48]
Незнакомые цыгане, явно приняв пришедших за начальство, стремительно попрятались по шатрам: исчезла даже собачонка. Навстречу гостям вышел высокий старик в черной шляпе с широкими полями и в щегольских шевровых сапогах. Он старался сохранять достоинство, но в глазах под кустистыми бровями таилась тревога.
– Что угодно господам? – с сильным акцентом спросил он по-русски.
Варька, шагнув вперед, низко, до земли поклонилась. Запинаясь, на ходу вспоминая чужой язык, сказала:
– Т’яв састо, бахтало, зурало, бре. Аме рома сам.[49]
– Рома? – растерянно переспросил старик. Его глаза пробежали по городской одежде цыган, по платьям молодых женщин. Варька назвала роды Митро и Конаковых, и лицо старика посветлело. К концу Варькиной речи он уже снова обрел свой степенный вид и время от времени важно кивал. Цыгане повылезали из шатров и плотным кольцом обступили пришедших. Старик с улыбкой сделал широкий приглашающий жест.
Гостей со всей почтительностью препроводили к углям, усадили на потрепанные, но чистые ковры, положили подушки. Варька и конаковские невестки ушли с женщинами, которые жадно разглядывали их платья, шали и украшения. Петька Конаков героически попытался наладить разговор, спотыкаясь на каждом слове и вызывая улыбки таборных, которые, как могли, старались отвечать. Митро, тоже не все понимавший в потоке мягких, напевных, лишь отдаленно знакомых слов, молчал, с интересом смотрел по сторонам.
Это был небольшой табор цыган-лудильщиков. У каждого шатра лежали сияющие на полуденном солнце медные котлы, валялись гармошки мехов, серые куски мела, стояли закопченные бутыли с кислотой. В шатрах виднелись перины с горами подушек, новая посуда. Оборванными и грязными были только дети, самозабвенно гонявшиеся друг за другом по пыли. Мужчины все были в хороших, крепких сапогах, с широкими кожаными поясами, в лихо заломленных шляпах, а некоторые даже в пиджаках. На одном из них, высоком красивом парне лет двадцати, даже красовался синий жилет с огромными серебряными пуговицами, похожими на груши. «Богачи...» – с уважением подумал Митро.
Но еще чудесней выглядели женщины. Никогда, ни в одном таборе Митро не видел таких нарядов. Русские цыганки в таборах одевались, как деревенские бабы – в простые юбки, заправленные в них рубашки, завязанные под подбородком платки, иногда – шаль или кофта сверху. А эти... Пестрые, цветастые, широкие юбки с волнистой оборкой внизу – красота небесная. Разноцветные кофты с широченными рукавами – мешок картошки в каждый засунуть можно. Платки, затейливо скрученные жгутами у висков и сдвинутые на затылок, – ни одна русская цыганка не додумалась бы до такого. И – золото, золото... Тяжелые монисто, рядами свисающие чуть ли не до колен у замужних женщин, кольца, серьги, браслеты... У крайнего шатра сидела старая, сморщенная, как чернослив, старуха, лоб которой украшала целая вязка, сплетенная из золотых монет. Поймав ошеломленный взгляд Митро, бабка улыбнулась беззубым ртом и помахала ему трубкой. Чубук ярко блеснул на солнце, и Митро убедился – тоже золотой. «Вот это цыгане... Ну и цыгане... А ведь цыгане! Одеты как... Не то что здешние, нищие... Вот бы наших в хоре так одеть! Юбки какие, монисто... А платки как вяжут, проклятые! А шали! Вот послал бог миллионщиков... Такие захотят – весь хор с потрохами перекупят...»
Подошел возбужденный, сверкающий глазами Петька Конаков, спросил:
– Ну, как они тебе, Трофимыч? Кони у них на продажу, но они менять, кажись, тоже согласны! Я им сказал, что у тебя пара вороных и серая кобыла с жеребенком есть. Про Зверя молчал пока, не знаю – будешь ты его менять иль нет. А у них какие черти! Вставай, Арапо, идем смотреть. Там один такой красавец! Серебряный! На мой глаз – трехлеток, бабки торцовые, ладненькие, и даже копыта не потрескались... Да что с тобой? Ты куда глядишь?
Митро невпопад буркнул что-то, отмахнулся от Петьки, как от надоедливой осы, и снова уставился куда-то в сторону. Петька изумленно проследил за его взглядом. Митро смотрел на соседний шатер, возле которого возилась с посудой какая-то девчонка. Конаков посмотрел на шатер, на девчонку, на всякий случай поискал глазами лошадей. Их поблизости не было, и Петька растерялся окончательно.
– Да на что ты смотришь, морэ? Идем, говорю, там кони! Эй, оглох? Что с тобой?
– Замолчи, – хрипло сказал Митро. – Посмотри, какая...
– Кобыла? Где? – завертелся Петька.
– Не кобыла, дурак! – Голос у Митро был чужой. – Чайори...
Ничего не понимая, Петька снова взглянул на шатер. Девчонка как раз выбрала нужный котел и, высоко подняв его в руках, разглядывала на солнце.
Ей было лет пятнадцать. Желтая юбка в огромных красных цветах не скрывала крутых, лишь недавно оформившихся бедер, из-под оборки виднелись стройные, покрытые налетом пыли щиколотки. Талию перехватывал обрывок шелковой шали. Вылинявшая кофта обтягивала молодую, едва наметившуюся грудь, обнажала худые смуглые ключицы, между которыми висела на полуистлевшем шнурке большая золотая монета. Густые вьющиеся волосы частью были заплетены в косы, частью – завязаны на затылке узлом, а оставшиеся – больше половины – свободно рассыпались по спине и плечам. За ухо девчонки был заткнут пучок голубых фиалок. Солнце било ей прямо в глаза, котел сыпал искрами на загорелое дочерна лицо и руки – тонкие, с маленькими ладонями.
45
По-цыгански.
46
«Что говоришь?»
47
«Болгарами» русские цыгане называли венгерских цыган группы кэлдэраря (лудильщиков), появившихся в России в конце XIX в.
48
Цыгане, русские пришли! Господа пришли!
49
Будь здоров, счастлив и силен. Мы цыгане.