Страница 76 из 78
– Молчи уж... Совсем совесть потерял! – Варька села рядом с ним, прислонилась к стене.
Илья видел, как дрожит ее худая, некрасивая, с выступающими костяшками рука. Но заговорить с сестрой он больше не смог. Перед глазами стояло белое, залитое слезами лицо и растрепанные косы цвета ржи.
Глава 14
– Ну что? – спросила Настя. Она сидела с ногами на постели; несмотря на духоту майского полудня, куталась в шерстяную шаль. Ее нерасчесанные косы лохматыми веревками лежали на груди, запавшие глаза казались совсем больными.
Стешка сердито взглянула на нее, захлопнула ногой дверь.
– Ничего! Не появлялись. Ни он, ни Варька. Макарьевна сама ничего не знает, сидит ревет на кухне. И знаешь что – не пойду я больше туда. Что за выкрутас такой – по семь раз на день бегать, про Смоляко спрашивать? Еще подумают, что влюбилась я в него. И тебе, дорогая, о другом думать надо. Вот к вечеру платье свадебное принесут, посмотрим – с подставкой корсаж или на костях. Я так думаю, что...
– А Митро? Кузьма? – перебила ее Настя. – Не говорили ничего? Наверняка ведь знают. Ведь три дня уже, дэвлалэ... Где его носит?
– Водку пьет где-нибудь! – отрезала Стешка. – Что ему еще теперь делать? Головы-то нету!
– А Варька тоже водку пьет? – с досадой спросила Настя. – Она где?
– Не знаю, говорю же тебе. Не знаю! Может, в табор давно съехали!
– Но как же... Не сказали ничего, не простились...
Лицо Насти вдруг сморщилось. Она тихо заплакала, уткнувшись лицом в колени. Стешка, схватившись за голову, забегала по комнате:
– Да за что же, господи, наказанье это! Чего ты ревешь-то? Через два дня замуж идти, а она...
– Не пойду я никуда! Ни за кого! – рыдания стали еще отчаяннее. – Нужен он мне, этот котляр! Что я с ним делать буду?
– Так ведь сама ж хотела, дура!
– Хотела. А теперь не хочу. Сгори они все, никого не хочу! Где Илья?
– Да где же я его тебе возьму! – завопила Стешка. – Ума лишилась, мать моя? Вон воды выпей, облейся, а то сейчас на твои вопли весь дом сбежится. Хочешь, чтоб Яков Васильич тебя, как колбасу пошехонскую, связал и в таком виде под венец доставил? Что ему будет, Илье твоему? С бабой своей наверняка милуется. Говорила я тебе, что он к баташевской горничной бегает? Ни стыда ни совести у цыгана, а ты по нему панихиду служишь. Да стоит ли он, кобель!
– Замолчи, – вдруг сказала Настя, приподнимаясь.
Стешка умолкла, прислушалась. Снизу донесся хлопок двери, голоса.
– Митро пришел!
Настя вскочила. Торопливо черпнула воды из ковша, протерла лицо и бросилась из комнаты. Стешка, шепотом выругавшись, побежала за ней.
С одного взгляда было заметно, что Митро к разговорам не расположен. Мрачный, как туча, он сидел на диване в большой комнате и тянул вино прямо из бутылки. Настя, вбежав в залу, остановилась на пороге, вопросительно взглянула на брата.
– Чего ты, Настька? – из-за бутылки невнятно спросил Митро.
– Где ты был? – с трудом переводя дыхание, спросила Настя.
– По делам. – Он поставил бутылку на стол, пожал плечами. – А что? Случилось что-нибудь?
– Нет... ничего... – Настя улыбнулась, попытавшись принять непринужденный вид.
Митро смотрел на нее с растущим подозрением.
– Да что с тобой?
– Ничего... Право, ничего. – Настя села на стул, взяла на колени гитару, пробежалась пальцами по ладам. Небрежно спросила: – Варьки не видал?
– Нет. – Узкие глаза Митро смотрели в упор. – А зачем она тебе?
– Ну, как же? Платье мое черное забрала – выкройку снять и не отдает. – Из-под пальцев Насти вызванивала веселая мелодия. – В чем я сегодня вечером выйду? Что за мода – невесть куда на три дня пропадать? Полгода в хоре, а все как дикие...
Митро пробурчал что-то, снова взялся за бутылку. Настя следила за ним из-под полуопущенных ресниц. Затем быстро отложила гитару, встала.
– Схожу-ка я к Макарьевне. Варька-то мне ни к чему, а платье наверняка там валяется. Заберу, и кончим дело.
У Макарьевны – тишь, духота, сонное жужжание мух, запах прокисших щей. Хозяйка сидела на кухне, подперев кулаком морщинистую щеку, дребезжащим голосом напевая «Гей вы, улане». Услышав удар двери, вскочила, тяжело переваливаясь, побежала в сени... и разочарованно остановилась.
– Настя?..
– Я, Макарьевна. – Настя, не здороваясь, стрельнула глазами через плечо хозяйки. – Не появились?
– Нетути... – Макарьевна вытерла слезинки в уголках глаз, тяжко охнула. – Уж не знаю, что и думать... Ни его, окаянного, ни Варвары. Один Кузьма пришел тока что. Злющий, даже есть не просит!
– А где Данка?
– Убежала. Он на нее гаркнул с порога, так девочка на базар ушла от греха подальше.
– Я к нему... – решительно сказала Настя, проходя в горницу.
Макарьевна посмотрела ей вслед, собралась было сказать что-то, но передумала и, вздыхая, побрела обратно в кухню.
Кузьма лежал на нарах, задрав ноги на стену, глубокомысленно чесал живот. На звук шагов скосил глаза. Увидев входящую Настю, сел, одернул рубаху.
– Настька? Здравствуй... Что случилось?
Настя, не отвечая, плотно прикрыла за собой дверь. Подумав, опустила засов. Подойдя к окну, закрыла и его, и в комнате стало темно. Кузьма испуганно привстал, но Настя остановила его, взяв за руку. Опустилась на нары рядом.
– Чаворо, сядь. Христом богом прошу, сиди. Послушай меня...
– Да что ты? – прошептал Кузьма, косясь на закрытое окно.
– Кузьма, милый, попросить хочу...
Голос Насти вдруг сорвался, и с минуту она сидела молча. Из-под ее опущенных ресниц, блестя в свете лампадки, бежали слезы. Кузьма не смел пошевелиться, боялся даже высвободить руку из Настиных пальцев. Наконец она перевела дыхание. Сдавленно сказала:
– Я знаю, ты мне скажешь, не будешь меня мучить. Ты ведь знаешь, ты ведь был там. Да? Был? Скажи...
– Где, Настя?
– Где Илья сейчас... Нет! – вскрикнула она, когда Кузьма попытался было возразить. – Нет, чаворо, не ври мне... Скажи – живой он? Илья... живой он?
Кузьма опустил глаза. Не далее как час назад он поклялся Митро, что до смерти не увидит родной матери, если кому-нибудь расскажет про Илью. А сейчас на него смотрели блестящие от слез глаза Настьки, и он начал мучительно решать: так ли уж будет тяжело никогда не увидеть мать?
– Кузьма! Ну что ж ты молчишь? Кузьма, я в колодец брошусь, я лицо себе ножницами изрежу! Клянусь, ты меня знаешь! – Настя заплакала, не сдерживаясь уже. – Прямо сейчас пойду и... и... под пролетку кинусь! Пожалеешь тогда...
– Не надо под пролетку! – завопил Кузьма. – Я скажу!
Через пять минут Настя опрометью вылетела из дома Макарьевны. Перебежав двор, хлопнула калиткой, громко закричала:
– Извозчик! Извозчик!
Разбитая пролетка, качаясь, замедлила ход. Извозчик, нагнувшись с козел, помог Насте подняться в экипаж, и выскочивший на крыльцо Кузьма успел увидеть лишь желтый хвост пыли.
– Куда это она? – озадаченно спросила выглянувшая через его плечо Макарьевна.
– Куда-а... – Кузьма прислонился к косяку, ожесточенно почесал обеими руками голову. – К нему, как бог свят. К Илюхе. Вот дела, а мне и в башку никогда не забредало...
– Да что тебе туда вовсе забредало, дурень? – сердито спросила Макарьевна. – Скажи лучше – жив Илья-то?
– Жив пока. – Кузьма тяжело вздохнул. – Ох, и сделает из меня Трофимыч антрекот бараний... И прав будет. Ну, не могу я на ейные слезы спокойно глядеть, душа не терпит!
Макарьевна вздохнула, перекрестилась. Подобревшим голосом сказала:
– Иди уж в дом, антрекот. Накормлю чем-нибудь. Жену так напугал, что теперь не скоро воротится, с голоду усохнешь. И в кого ты без башки уродился?
После полудня пришла гроза – первая в этом году. С самого утра парило, воздух стал густым и тяжелым, в доме было не продохнуть: не помогали даже открытые окна.