Страница 71 из 78
– Все, все... Будет тебе, – наконец сумел выговорить он. Голос прозвучал чуть слышно, но Лиза сразу умолкла и крепко прижалась к нему. Илья подвел ее к кровати, заставил лечь.
Она покорно опустилась на перину. Сдавленно попросила:
– Ляг со мной...
Он шагнул в сторону. Лиза тут же вскинула голову.
– Илья... – одними губами выговорила она.
– Прощай, – сказал он. Отвернулся и быстро вышел. И вздрогнул, услышав, как Лиза с глухим криком ударилась грудью в закрытую дверь.
– Катька! – сказал он в темноту. – Посвети, выйду.
– Обойдешься, – в ладонь ему ткнулась холодная рука. – Держись, так пойдем.
Выйдя вместе с ним в переулок, Катька угрюмо сказала: – Ох, и сволочь ты. Я и не думала... Слава богу, что сама с тобой тогда не связалась.
– Нужна ты мне!
– Что ж ты разошелся, черт? Решил, что барыня вправду ведьма? Да это же я ее научила, я! И к бабке в Дровяной тоже я бегала. И скажи спасибо, что я ей Настьку не показала, а то бы остались от вашей красавицы рожки да ножки. Она тебе хоть кто, Настька-то Васильева? Жена?
– Нет у меня жены, дура! – глухо сказал Илья. Повернулся и пошел по темному Старомонетному вниз, к набережной. На душе было – противнее некуда.
Около полуночи в комнату Якова Васильева осторожно постучали.
– Яша, не спишь? Можно к тебе?
– Заходи, – откликнулся тот и отложил гитару, осторожно прислонив ее к спинке стула.
Дверь открылась, вошла Марья Васильевна.
– Душно у тебя. Я окно открою.
Она откинула занавеску, толкнула ставень – в комнату ворвался сладкий запах цветущей яблони. На пол легло голубое лунное пятно. На дернувшееся пламя свечи прилетели два мотылька, и их мохнатые тени заплясали на потолке.
– Чего не ложишься, Маша? – Яков Васильев усмехнулся. – От радости, что ли, не спится? Женила наконец-то жеребца своего?
– Не говори, Яшка, – без улыбки сказала Марья Васильевна. – Завтра пойду и вот такую свечу в церкви поставлю! Услыхал бог мои молитвы... Я уж боялась, что он после Ольги никого не захочет. А девчонка-то хороша как! Прямо зайчик солнечный! По дому носится, что-то делает, поет, как канарейка...
– Хорошо поет? – заинтересовался Яков.
– По-моему, ничего. Низко, вторкой. Свои песни поет, мы ничего не понимаем. Но, думаю, в хор ее пристроить можно. Пока пусть просто посидит, а там по-нашему выучится и будет, как другие, петь... Опять же, Ольга помереть померла, а дитя оставила. Митро меня заставил его взять, а возиться кто будет? Теперь, слава богу, жена есть, пусть тетешкается. А через год и свои пойдут.
– Ну, дай бог. Ты только за этим пришла?
– Нет.
Марья Васильевна поправила шаль на плече, села за стол напротив брата. Яков внимательно взглянул в ее лицо.
– Ну... говори.
– Я вот что... – Марья Васильевна, не поднимая глаз, вертела на пальце изумрудный перстень. – Время, Яша, идет, а... Что ты думаешь с Настей делать?
Яков Васильев побарабанил пальцами по столу, пожал плечами.
– А что я с ней сделаю? Засолю и в бочку сложу...
– Все шутишь! А девке семнадцать скоро, давным-давно замуж пора. Чего ты дожидаешься? Второй-то князь навряд ли найдется, надо поближе искать.
– А где я вам жениха возьму? – нахмурился Яков Васильев. – Сами же всем отказываете... Мало ли случаев было? Купец Воротников двадцать тысяч давал, на коленях стоял, корнет Запольский два месяца ездил, всех остальных отвадил, потом еще промышленник этот тульский... Сапогов, что ли...
– Ездить-то все ездят, да никто замуж не берет.
– Ну, знаешь... Кто она такая, чтобы ее господа замуж брали? Тебя твой Воронин тоже не больно брал, да ты с ним пять лет прожила и в хор пятьдесят тысяч принесла. Зинка Хрустальная где сейчас? Живет с графом во Владимире и горя не знает. Остальные тоже как-то устраиваются...
– Ты своей дочери не знаешь? Не пойдет она так.
– Не пойдет – пусть в девках сидит. Я ее нудить не буду. – Яков вдруг грустно улыбнулся. – Другой раз думаю – и откуда в ней это? Другие цыгане все как люди, Стешка твоя за лишний рубль одна за весь хор петь готова, а эта... Вся в мать. Помнишь, какой Анька была? Попробуй тронь кто ее – взглядом спалит! Цыгане, и те боялись. Господа возами в ноги падали, а она плевала на них всех. Пела себе и горя не знала...
Марья Васильевна молчала. Умолк и Яков, снова взяв на колени гитару и легонько пощипывая струны. По комнате поплыла мелодия старинного вальса.
– Как тебе эти котляре?
– А что котляре, Маша? Цыгане как цыгане. Видно, что не из простых, богачи. Правда, я таких раньше не видал... Но Илья вон рассказывает, что в Бессарабии полно их. Радуйся, с хорошим родом породнились.
– Я, Яшенька, если по чести, с этим и пришла. Про котляр поговорить... – Марья Васильевна старательно откашлялась. – Тут вот что. Настю нашу сватать хотят.
Яков Васильев выпустил из рук гитару. Та скользнула по ворсу старого дивана, ударилась о ручку, обиженно загудела, но хоревод даже не заметил этого.
– Ты что – пьяная? Настьку? Эти? Таборные?! С ума вы сошли?!
– То-то и оно, что не таборные. – Марья Васильевна придвинулась ближе, положила руку на его кулак. – Ты не кричи, а меня послушай. Я с Чамбой, Илонкиной матерью, сегодня целый час проговорила. Она немного по-русски знает, гадать-то бабам на базарах как-то надо... Они сами из Кишинева, и не табором живут, а своим домом, лошадей держат, завод целый, торгуют. Сюда только на ярмарку приехали. Сам видел, сколько на них золота. Одно монисто с Чамбы продать – и весь наш дом купить можно.
– Ну и что?
– А то, что сын ихний в Настьке чуть дыру глазами не сделал. Хоть завтра жениться готов. Чамба меня и спросила – можно ли сватать приходить? Не откажем ли?
– Откажу, – хмуро сказал Яков.
– Почему?
– Да потому!
Он встал, отошел к окну. Марья Васильевна взволнованно перебирала кисти шали. Тени брата и сестры скрестились в лунном пятне. Мотыльки летели все гуще: у свечи уже толклась целая туча.
– Не знаю, Маша. Настька все-таки певица, хоровая... Что ей в Кишиневе делать? Гадать ходить?
– Не захочет – не пойдет. Они тоже знают, кого берут. Будет детей рожать, дом держать. Чем плохо? С князем-то ей тоже особо заняться нечем было бы. Отдавал же ты за него!
– Так то князь...
– Был князь, да вышел весь. Кстати, они тоже денег дадут, принято у них так. Сорок-то тысяч навряд ли, а пять получим.
– Черт знает что... – Яков отвернулся от окна, начал ходить по комнате. – Коль уж так тебе приспичило – что у нас, здесь женихов мало? Так в хоре скоро совсем голосов не станет! Зинка уехала, Настьку – замуж в Кишинев, Илья спит и видит, как бы в табор обратно сбежать, и Варьку за собой утащит, бессовестный... Кто петь-то будет? Бабка Малаша, что ли? И потом, ты же как-то говорила, что Илья на Настьку вроде...
– Илья тоже таборный.
– Он бы из-за нее остался.
– Ну так сходи к нему, предложи дочь! – вспылила Марья Васильевна. – Что-то я не слышала, чтобы он Настьку сватал! Ты же сам кричал на всех углах, что за голодранца дочь не выдашь – вот и радуйся теперь, что цыгане к ней и подходить боятся...
– Замолчи! – сердито оборвал сестру Яков. Остановился у стола, попытался отогнать от свечи мотыльков. Ничего не выходило: бабочки летели и летели, опаляя крылья, на бьющееся под сквозняком пламя. – Ладно, Маша. Делайте, что хотите. Если Настя согласна – я спорить не стану. Пусть хоть за черта лысого выходит. Ты с ней не говорила?
– Нет еще. – Марья Васильевна пошла к двери. – Если не спит – пришлю ее к тебе.
Она толкнула дверь. Послышался звук удара, чье-то жалобное шипение.
– Так... – сказала Марья Васильевна, глядя на потирающую лоб Стешку. – Ты что же здесь делаешь, чайо?
– Сижу-у-у... – заныла Стешка. – Только-только мимо проходила...
– На четвереньках, что ли, проходила? Ну, ладно. Позови сюда Настю.