Страница 62 из 78
– Чей табор?
– Ивана... – цыганка снова запнулась. – Кашуко [53] . Мы смоленские.
– Кто у тебя там?
– Мужа семья. Умер он.
Разговор шел по-цыгански, и приказчики заскучали.
– Эй, Кузьма! – вмешался Яким. – Ежели вы родственницу сыскали, так, может, мы вас на сухое место отвезем?
– Да, пожалуйста! – встрепенулась Настя. И вновь повернулась к девчонке: – Слушай, ты есть хочешь? Идем в трактир! Посидим, поговорим спокойно. Мы хоровые, с Грузин, Васильевых-цыган. И не бойся, нас вся Москва знает.
Девчонка, казалось, колебалась. Осторожно скосила глаза на свою потрепанную юбку. Настя заметила этот взгляд:
– В трактир пустят, не беспокойся.
– Спасибо... – совсем растерявшись, прошептала девчонка.
– Яким, она с нами едет! – скомандовала Настя.
Через минуту Данка, неловко балансируя, стояла на плоту.
– Держись за меня, – предложил Кузьма, но голос отчего-то сорвался на шепот, и Данка даже не услышала его слов. Зато услышала Настя и пристально, с удивлением посмотрела на Кузьму. Тот, нахмурившись, отвернулся.
Настя выбрала небольшой трактир на Ордынке. Внутри было тепло и чисто, стояли дубовые столы без скатертей, под потолком висели клетки со щеглами, солнечные лучи плясали на меди самоваров. Пахло мятой и донником, с кухни доносился аромат грибных пирогов. За стойкой буфета сидел и изучал «Московский листок» благообразный старичок в очках. Бесшумно носились половые.
Цыгане заняли дальний столик у окошка, выходящего в переулок. Настя спросила чаю и бубликов для себя и Малашки, а для Данки принесли огромную миску дымящихся щей. Кузьма же заявил, что ничего не хочет.
Жадно хлебая щи и откусывая от огромной, посыпанной крупной солью краюхи, Данка рассказывала. Сама она из смоленских цыган, родители жили в таборе, отец торговал лошадьми, мать гадала. Данке лишь недавно исполнилось пятнадцать лет. Она вышла замуж этой зимой, а через неделю после свадьбы схоронила мужа. Кочевала с мужниной родней, но в Костроме отстала от табора и вот уже третий месяц ищет его, расспрашивая всех встречных цыган. По слухам, табор видели в Москве, но, прибыв в Первопрестольную, Данка так и не нашла своих.
– Все заставы обегала. Цыган полно, а наших нет! С ног сбилась, а время-то идет... – Данка старательно вычищала коркой хлеба дно миски. – Может, они в Ярославле давно, так мне туда надо. Хоть бы к лету догнать...
Ее худое личико раскраснелось, пушистые пряди волос высыпались из-под черного платка. Настя ласково поправила их.
– Такая молодая – и вдова... Что же снова замуж не идешь?
– Да когда же мне? Целыми днями ношусь, как медведь с колодой. Три месяца одна! Чего только не перевидала, дэвлалэ! В Москве целую неделю уже...
– А ночуешь где? У цыган?
– Не... У гаджи одной в Таганке. Мадам Аделиной звать. Добрая, хоть и дура.
– Мадам Аделина? – Настя нахмурилась. – Ты откуда ее знаешь?
– Так... Сказали – она комнаты сдает на ночь, только для девиц, мужиков не пускает. Я пришла, она говорит – живи. И денег, курица такая, не спросила! – Данка пожала плечами. – Я ей на картах погадала, короля марьяжного наобещала и денег кучу! А она мне: «Ты красавица, настоящая красавица, ты можешь иметь капитал...» – дала вот эту шаль и туфли и опять ни копейки не спросила, дура! Только зачем-то сказала обязательно к вечеру вернуться. Вроде к ней кто-то в гости должен быть, и она хочет, чтоб я этому гаджо тоже погадала. А что, я пойду! Богатый, должно быть, может, и возьму чего.
– Не она дура, а ты, – с досадой сказала Настя. – Я эту Аделину хорошо знаю. Эх ты, а цыганка еще! Кто же тебе так запросто и шаль, и туфли даст? Чего ей, думаешь, от тебя нужно?
Данка растерянно заморгала, отложила ложку. Кузьме показалось, что Настя очень уж сурово разговаривает с ней, но вмешаться он не посмел.
– И не думай туда возвращаться! – приказала Настя. – Пойдешь с нами.
– А чего мне у вас? – неожиданно огрызнулась Данка. Глаза ее стали колючими, на скулах дернулись желваки. – Мне к своим надо. Сейчас вот доем и тронусь на Крестовскую, мне сказали – там какие-то цыгане стоят. Доеду с ними до Ростова, а там...
– Да ты не ерепенься, – Настя тронула ее за руку, которую Данка отдернула как ошпаренную, – лучше меня послушай. Зачем тебе в табор? К мужниной родне? До седых волос под телегой пропадать? Дальше будешь по базарам «Валенки» голосить? Гадать?
– Что могу, тем и живу! – огрызнулась Данка. – Между прочим, я лучше всех в таборе пела. А гадать чем плохо? Ты что, милая, сама не цыганка, что брезгаешь?
Настя улыбнулась. Миролюбиво спросила:
– А что ты еще петь умеешь?
Данка исподлобья взглянула на нее. Неохотно сказала:
– Еще знаю горькую.
– Ну спой.
– А разве тут можно?
– А ты потихоньку.
Данка пожала плечами. Почесала грязный подбородок, сунула в рот последний кусок хлеба и, едва проглотив, вполголоса запела:
Сильный низкий голос поплыл по трактиру. Краем глаза Кузьма заметил, как один за другим на них оборачиваются люди из-за столиков. Двое мастеровых даже встали и, тихо ступая, подошли ближе. Хозяин за стойкой опустил газету и, подслеповато щурясь, воззрился на цыган. Половые – кто с чайником, кто с подносом, кто с горой тарелок – замирали, оборачиваясь на Данку. А та, увлекшись, забрала еще отчаяннее:
«Господи... Господи...» – билось в висках Кузьмы. Подавшись вперед, он смотрел в хмурое лицо, силился поймать взгляд опущенных глаз, вслушивался в гортанный голос. Откуда только она взялась на его голову? И где отыскала эту песню, эти слова? И как поет, проклятая, как забирает!.. Когда Данка умолкла и, подняв глаза, выжидающе взглянула на Настю, Кузьма уже точно знал – женится на ней.
Вокруг стола столпился весь трактир. Заметив их, Данка немедленно протянула руку и завела:
– Люди добрые, не оставьте своей милостью бедную цыганочку...
Настя нетерпеливо оборвала ее:
– Да замолчи ты! И вы все идите! Чего тут интересного? Спела – и спела!
– Ты с ума сошла, милая?! – взвилась Данка, когда зрители нехотя отошли от стола. – Сейчас бы они полный стол денег набросали! У меня под эту песню вся Калужская ярмарка ревмя ревела. Одних копеек на два рубля было, а ты...
– Дура... – устало сказала Настя. Сунув руку в сумочку, вынула пятерку. – На, возьми.
Глаза Данки загорелись. Но все же она пересилила себя и, закусив губу, отодвинула деньги.
– Мне... нет, не нужно. Мы цыгане...
– Цыгане... Где ты эту песню взяла?
– У колодников подслушала. Из Калуги этап гнали, и мужиков, и баб, а я – за ними, чтоб не сбиться. Вот бабы и пели. Там еще какие-то слова были, еще жальчее, да я позабыла...
Настя в упор посмотрела на нее и поднялась из-за стола.
– Хватит. Идем к нашим. Погостишь пока, а там видно будет.
Данка растерянно посмотрела на нее. Перевела взгляд на Кузьму. Тот наконец-то решился улыбнуться ей. Она взглянула недоверчиво, чуть ли не с досадой. Быстро опустила ресницы, и ее острые скулы пошли пятнами.
– Ну, воля ваша, – глухо сказала она. – Спасибо. Пойду.
53
Глухого.