Страница 53 из 78
Однажды в сенях ее остановила Настя.
– Как Ольга?
– Да не очень хорошо, – растерянно ответила Варька. – Ты, если хочешь, зайди к ней... а?
– Да нет, – на минуту Настя задумалась. – Ты, если что понадобится, сразу ко мне беги. Я Митро передам. А то он ведь сам теперь удавится не зайдет... Понятно?
– Понятно, – вздохнула Варька. Рассказывать об этом разговоре она никому не стала.
Как-то раз Ольга попросила:
– Мне бы книжку какую-нибудь... Макарьевна, нет у тебя?
– Я достану! – вызвался Кузьма. Натянул кожух, схватил шапку и унесся на Тишинку.
Илья, опустив гитару, изумленно разглядывая Ольгу, спросил:
– Ты грамотная? Училась?
Потрескавшиеся губы Ольги дрогнули в улыбке.
– Еще в Туле. Два года при церкви обучалась. Учена не много, но читать хорошо умею. Когда с Прокофием Игнатьичем жила – много прочла. Его-то нету целыми днями: то в присутствии он, то в лавке, то с покупателями в трактире, – а мне скучно. Он мне много книжек приносил, и с картинками, и серьезные. Раз сочинение графа Толстого приволок, уж я мучилась-мучилась с ним! Две недели сидела, а там еще и по-французски! Бросила, нет, говорю, Прокофий Игнатьич, не могу, воля ваша. А он, лиходей, хохочет-заливается... – глаза Ольги наполнились слезами.
Тут, к счастью, прибежал Кузьма, возбужденно потрясающий растрепанной книжонкой:
– Вот! Дорогущая вещица, пятнадцать копеек отдал, а продавец, жила такая, полтину без пятака просил. Я насмерть торговался, чуть весь голос к чертям не сорвал. Господина Гоголя сочинение, «Вечера на хуторе» называется, нервным барышням читать не следует! Вот только выходного листа и конца нету... И середину малость крыса поела да бросила – видать, не понравилось ей. Будешь читать, Ольга?
– Буду. – С постели протянулась исхудавшая рука. – О, да это интересно! Хотите – вслух стану?
Заинтересованные цыгане с готовностью придвинулись ближе. Илья даже позвал из кухни сестру, но явившаяся вместо Варьки Макарьевна решительно отменила чтение вслух:
– Ты в своем уме, Олька? И так в чем душа держится, прозрачная вся. Устанешь, опять ночь промечешься. Хочешь читать – читай сама. А вы, голота, брысь отсюда!
«Голота» нехотя потянулась к двери. Макарьевна заботливо поправила Ольге подушки, придвинула ближе керосиновую лампу, постояла рядом, подождав, пока цыганка устроится с книгой на краю стола, и лишь тогда ушла обратно в кухню.
– Вот если бы и мне читать... – с завистью сказал на другой день Илья.
Ольга, только что закончившая пересказывать ему и Кузьме «Ночь перед Рождеством», подняла брови:
– Совсем не умеешь?
Илья только вздохнул. В таборе, где никто не знал ни одной буквы и даже дед Корча сроду не держал в руках книжки, он не особенно мучился своей безграмотностью. Ему даже в голову не приходило сожалеть об этом. Но в Москве хоровые цыгане более-менее разбирались в грамоте, Илья видел книги у Митро и Насти, и даже Кузьма вполне сносно разбирал по складам названия вывесок. Сначала Илья считал, что выучится этому так же быстро, как игре на гитаре, но учитель азбуки из Кузьмы был никакой, а просить Митро или Настю было стыдно. Понемногу Илья смирился с тем, что, видно, придется ему помирать неученым, и даже убедил себя, что надобность в грамоте для ярмарочного кофаря невеликая. Но сейчас, жадно слушая приключения лихого кузнеца, оседлавшего черта, он снова пожалел о своей дремучести. Вот бы самому прочесть! Там, дальше в книжке, Ольга говорила, про русалок и колдунов... Да бог с ними, с колдунами, – хоть бы вывески читать!
– Хочешь, покажу?
– Взаправду? – недоверчиво спросил он. Тут же оглянулся на дверь. – Макарьевна заругается.
– А мы тихонько. – Ольга задумалась. Затем велела: – Принеси уголь из печи.
Илья вышел. Вернулся с огромной тлеющей головешкой. Ольга рассмеялась, закашлялась, замахала руками:
– Куда такое полено, дэвлалэ, маленький нужно! Ну ладно, садись сюда, – взяв головешку, Ольга начертила на скобленой половице две сходящиеся наверху палочки, соединила их в середине перекладиной. – Запоминай, чаво. Это – «аз»...
Вернувшаяся через час с базара Макарьевна застала в горнице замечательную картину. Ольга, подбоченившись, сидела в подушках и требовательно спрашивала у Ильи:
– Ну, какой из себя «аз»?
Илья, вспотевший и лохматый, мучительно чесал в затылке. Затем, радостно ударив кулаком по лбу, выпаливал:
– Шатер с перекладиной!
– Верно. А «буки»?
– «Буки» – купец Егорьев в картузе!
– «Веди»?
– «Веди»... Сейчас... Как же их, дышло им в зубы... А! Крендель на боку!
– Это что же здесь такое? – возопила Макарьевна, перешагивая порог. Взгляд ее упал на исписанный углем пол. Прямые и ровные буквы, выведенные Ольгой, перемежались скособоченными и шатающимися, как мастеровые в воскресенье, каракулями Ильи. Особенно ему не давались «буки», и изображения купца Егорьева в картузе тянулись неровными рядами до самой двери.
– Печенеги! Мыть кто будет?! Варька как проклятая всю субботу пол скоблила, а вы...
В Илью немедля полетела мокрая тряпка. Тот ловко увернулся, подхватил стертую головешку и вылетел из комнаты, на ходу бросив: «Спасибо, Ольга Ивановна!»
– И что ты удумала, ей-богу? – Макарьевна, шумно переведя дух, присела на край кровати. – Этого дьявола учить – что мертвого лечить. Одни босявки на уме.
– Ладно, Макарьевна, не бурчи. – Ольга откинулась на подушки. Чуть погодя медленно спросила: – Как ты думаешь... Прокофий Игнатьич мой – он в рай или в ад попадет?
– Знамо дело в рай, – осторожно сказала Макарьевна.
Ольга повернула голову. По ее бледной щеке вдруг поползла тяжелая слеза.
– А то, что он со мной... с чужой женой жил... Это разве ничего?
Макарьевна озадаченно умолкла, перебирая в лукошке клубки серой некрашеной шерсти. Ольга в упор, не мигая, смотрела на нее.
– Батюшка у него перед смертью был? – нашлась Макарьевна.
– Да, я звала.
– Исповедался? Святых тайн причастился?
– Да...
– Ну, и не мучайся, – авторитетно заявила Макарьевна. – В рай прямиком твой Прокофий отправился. Что за грех для мужика – чужая баба? Главное – покаяться вовремя. Подожди вот, сорок ден минет – и упокоится душа его в мире...
– А я?
Макарьевна, вздрогнув, выронила клубок. Подойдя к Ольге, озабоченно пощупала ее лоб. Та вдруг судорожно обхватила горячими руками запястье старухи.
– Макарьевна! Милая! Изумрудная! А я-то куда денусь тогда? Я-то, бог мой, как же? Мой грех при мне останется, я и на исповеди не откажусь! И не пожалею! Святый боже, как же мне... Как же я в аду-то... без него...
– Ума лишилась?! – рявкнула Макарьевна, с силой вырывая руку. – Да тебе до ада этого еще пять десятков, дуреха! Тебе о дитяти думать нужно, а ты, бессовестная... Бога не гневи! Лучше уж Илюху грамоте учи, все занятие, авось дурь из головы у обоих вылезет...
– Хорошо, хорошо... Не ругайся. – Блестящие от слез глаза Ольги смотрели в потолок. Длинные худые пальцы перебирали край одеяла. Из дальнего угла мрачно смотрел черный лик Спаса.
В тот же день Макарьевна объявила:
– Ей больше одной быть не нужно. Со дня на день рожать будет. Вы, черти, ей долго думать не давайте.
С этого дня Ольга ни на минуту не оставалась одна. То около ее постели сидела Макарьевна, стуча спицами и громогласно рассказывая сказки про попов и домовых; то Варька делилась с ней последними сплетнями, то бренчал рядом на гитаре Кузьма. Иногда Ольга поднималась на подушках и сама брала в руки гитару. Она играла забавные польки и гусарские вальсы, но быстро уставала, и часто Кузьма едва успевал подхватить гитару из ее ослабевших рук. Но чаще остальных с ней оставался Илья. Про себя он уже сто раз проклял тот день, когда ему взбрело в голову начать учиться грамоте. От «глаголей» и «ижиц» распухала голова. По ночам вместо племенных жеребцов, Настиных глаз и Лизкиной груди снились собственные кривые «азы» и «буки». Несколько раз терпение Ильи лопалось, и старый псалтырь Макарьевны летел в угол: