Кто идет?

— Я знаю фамилию… Агулин… но что я могу, когда..

Капитан молчал.

— По-моему, товарищ капитан, ему надо вменить.

— Ну и вменяйте.

— Я думаю, надо через комсомольскую организацию.

— Ну и давайте через комсомольскую. Вы штурман — чего спрашивать?

Аленкин еще проворнее скатился вниз.

Капитан посмотрел ему вслед и вдруг улыбнулся:

— Ну что ты скажешь, а? Пятьдесят лет хожу по Волге вверх да вниз, пятьдесят лет выбираю арбузы в Быковых Хуторах, и то случается — ошибусь. А тут не арбуз… жмешь его и так и этак: вроде ничего… А вдруг промахнулся?

СОЛЕНОЕ ЗАЙМИЩЕ

Теплоход миновал Сызрань. Идет дневная капитанская вахта.

Капитан сегодня в «настроении», и это сказывается на штурмане Аленкине. Штурман, облокотясь о колонку машинного телеграфа, стоит себе, и вид у него такой, будто не вахту несет, а прохаживается на пассажирской палубе.

В погожие дни смотреть на реку трудно — слепит глаза. А берега в этих местах скучные.

Левый — распластан, на нем видны бесконечно далекие селения. На правом, горном, — глинистые холмы с травою в плешинах. Холмы эти как ножом срезаны у воды и похожи на краюхи хлеба. Изредка под ними заляжет бережок. В одном месте он залегал.

По берегу идет тропа. Этой тропою, укачивая на спине троих мальчишек, шагал большой верблюд.

Мальчишки сидели один за другим, держались за локти, босые пятки прижав к бокам верблюда.

Капитан заметил всадников и захохотал. Он хохотал очень долго.

— А знаете, что было в Тамбове, когда там в первый раз появился верблюд? С иконами вышел к нему народ. Вперед выпустил самого дряхлого старца, и старец сказал: «Матушка Загогулина, не губи ты нас, не иди на Тамбов, а иди на Рязань…»

Так с верблюда повело капитана на смешное. Он рассказывал историю за историей, и вдруг глаза его сделались серьезными.

— Узнаете это место?

На правом берегу, у края глинистого кряжа, белела церквушка на сером бугре, серые хаты, ветряк и — ни деревца! Голо. Пусто. Скучно.

— Не узнаю.

— Прошлым рейсом… неужели не рассказывал?

— О чем?

— Значит, память у меня захлестнуло. А знаете почему? Потому что очень хотел не забыть. Это ж Соленое Займище!

Если еще когда-нибудь пройдете мимо этих мест на барже, на плоту, на любой посудине, в любое время, в самую темную ночь — спросите: где идем? Вам назовут Соленое Займище и сразу расскажут эту историю.

В девяностых годах на военном флоте отбывал действительную Андрей Иванович Яковлев. Мой учитель. Это я с его слов.

У Андрея Ивановича был друг — тоже матрос родом отсюда. Вышли они в кругосветное плавание и… в какой порт ни зайдут, мимо каких берегов ни проходят, матрос этот смотрит, всему удивляется, а потом говорит: «Нету-нет — Соленое Займище лучше!»

Стали над ним посмеиваться и уже нарочно спрашивали: «Ну как, нравится?» Матрос глядит… А там?! Чего расписывать — пальмы не пальмы, коралловые рифы… Марсели… Таити-Гаити… черт те что!.. А он наглядится, вздохнет и свое: «Нет, братцы, Соленое Займище лучше».

В каком-то порту подхватил матрос этот холеру. Обнаружили поздно, уже в открытом море… А знаете, что такое эпидемия на корабле?

Ссадили матроса на первой попавшейся земле. Это был остров. Я даже запомнил название: остров Сокотра. Есть такой в Аравийском море…

Капитан замолчал.

Здесь Волга сворачивает круто. Теплоход огибал глинистый кряж. Село на минуту открылось нам с другой стороны и скоро исчезло, заслоненное соседним холмом.

— Наверно, помер, — тихо сказал рулевой.

— Хорошо, если помер, ну а если остался жить?.. Вот ведь какая история.

НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНЫЙ ПОЭТ

Соседнюю с моею каюту занял человек в форме речника. Он почему-то не закрывал у себя дверей, сидел часами на стуле и смотрел в пол, а как стоянка — первым выскакивал на пристань.

В Камском Устье он остановил начальника вокзала, который куда-то спешил, осаждаемый со всех сторон людьми, и принялся очень ехидным тоном задавать дурацкие вопросы, не дожидаясь при этом ответа: почему не работает умывальник, где вход в буфет, где медпункт, как пройти в камеру хранения, где уборная?

Когда я рассказала об этом капитану, он захохотал.

— Очень умные вопросы, молодец Адамыч! Попробуйте в Камском Устье найти, где у них что! А сколько там народу толчется — все суда с Волги и Камы заходят на эту пристань. Нету-нет, он не дурак и большой знаток своего дела.

— Какого дела?

— А вы поговорите с ним сами.

— Василий Адамович, — с удовольствием представился странный мой сосед, нервно потер маленькие белые руки и предложил сесть таким жестом, будто сказал: «Прошу-с!»

Усаживаясь, он на секунду потупился, и я сразу поняла, почему этот человек подолгу неподвижно сидит: он слушает музыку через пол. Внизу, под нашими каютами, к потолку носового пролета прикреплен громадный репродуктор.

Я сказала:

— Вы любите музыку?

Василий Адамович встрепенулся. Был он плоскогрудый, с маленькими глазами, коротким носом и внезапной, быстро слетающей улыбкой.

— Итак, перед вами старший инструктор стоечного флота, или, как еще принято говорить, несамоходного флота. Де-бар-ка-дера-ми командую!

— Интересно, — сказала я.

— Ну вот, — обрадовался Василий Адамович, — вы сразу поняли, какая это важная вещь. А они не хотят понять, что если уничтожить старый дебаркадер, то судам, прошу прощения, не к чему будет приставать. А как рассуждают они? Куйбышев заслуживает, Куйбышеву полагается новый дебаркадер! Понимаю. Согласен, а где взять? Шесть единиц Волго-Дон забрал, две заберет еще, одну утопили — понимаете, сколько у меня выбыло!

Он прикоснулся пальцами к острому кадыку, привстал в поклоне и со словами: «Вы позволите?» — расстегнул верхний крючок у ворота кителя.

Положив ногу на ногу, Василий Адамович немного откинулся, вынул портсигар, сказал: «С вашего разрешения» — и закурил, держа папиросу в плоских подушечках пальцев так, словно она могла запачкаться. Он сделал несколько глубоких затяжек, дружески глянул мне в глаза и произнес:

— Великая вещь дебаркадеры. Великая и прекрасная!.. Вот вы представьте себе — приходит в Куйбышев «Гоголь»! А там — ничего! Пустое место, так сказать, берег. К чему хочешь, к тому и приставай! Или, предположим, даже торчит захудалый дебаркадеришко, а где красота? У «Гоголя» на носу золотые вензеля — видали? А как вы думаете, для чего? Неужели же не поплывет он без вензелей?.. За милую душу! Но для души этой совершенно необходимы и золото, и голубая краска, и кружевные балкончики, клянусь вам честью!

Он нахмурился, вздохнул.

— Может, и в самом деле не стоит ремонтировать куйбышевский дебаркадер? Я за тем сейчас туда и еду… Вот посмотрю — и решу. Очень возможно, что они и правы, да, да, да!

И снова глянул весело и живо, потушил в пепельнице недокуренную папиросу и спросил:

— А вы дебаркадер номер сто двадцать видели? Я хочу сказать — сталинградский дебаркадер?

Меня все больше и больше удивляло, как хорошо, даже мелодично в устах Василия Адамовича звучит это неудобное, нерусское слово — дебар-ка-дер.

— Нет?! — насторожился Василий Адамович. — До сих пор не видели?! Теперь вы понимаете, как вам повезло, что вы встретились со мной! Запомните: Трофимов Иван Михайлович, рождения тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, беспартийный, образование сельское, на речном флоте с тысяча девятьсот двадцать пятого года, должность — шкипер, а на самом деле не шкипер, а легенда. Почему вы на меня так смотрите? Совершенно живая легенда. Сейчас я вам это докажу. Одну минуточку, только проверю свою память.

Он вынул из кармана записную книжку:

— Так, рождения тысяча восемьсот восемьдесят девятого, беспартийный, так, образование сельское — все совершенно верно.

Спрятав записную книжку, он заговорил назидательно: