Регина

— Ваша светлость, вы задаёте слишком много вопросов, — тихо сказал Этьен.

Жуайез действовал более решительно. Он довольно бесцеремонно отодвинул герцогиню, наклонился к Регине и начал поить её вином, чтобы она снова не потеряла сознание.

— Ваша светлость, нужно немедленно послать за лекарем. Графиня де Ренель больна, — распорядился он.

Момент был явно не тот, чтобы удивляться тому, как в доме Гизов оказался фаворит короля, и потому Екатерина-Мария первым делом послала за Амбруазом Паре и велела принести её шкатулку с лекарствами. Пока она приводила подругу в чувства и искала в шкатулке необходимые снадобья, Жуайез рассказал обо всём, что произошло на том злополучном пиру.

К концу его объяснений Екатерина-Мария сама едва не лишилась чувств, придя в ужас от королевской извращённой жестокости. Конечно, она была прекрасно осведомлена обо всём, что творилось в Лувре, да и вся её семья без исключения довольно часто также беззаконно расправлялась с неугодными людьми. Но никогда ещё это не касалось близких людей, тем более что графиня де Ренель, казалось, в силу своего положения была лучше многих защищена от подобных несчастий. То, что так обошлись с первой красавицей двора, сестрой великолепного Бюсси, просто не помещалось ни в какие рамки. Это было дико до нелепости. Майенн схватился за голову и тихонько подвывал: он во всём винил себя одного.

— Это моя вина! Мне не нужно было уезжать. Я не должен был оставлять её одну! Господи, какой же я идиот, ведь я же видел, как король смотрел на неё. Мне следовало догадаться обо всём, когда он так внезапно сорвался на де Лоржа. Бог ты мой, он ведь просто избавлялся от нас, чтобы добраться до Регины! Это всё из-за меня, всё из-за меня. Ничего бы этого с ней не случилось, если бы я хоть раз в жизни наплевал на наши семейные разборки и ослушался кардинала!

— Шарль, прекрати истерику! — яростно зашипела Екатерина-Мария, которой надоело это полупьяное нытьё, — нашёл время посыпать голову пеплом! Ступай к де Лоржу и, если он ещё в Париже, тащи его сюда. Надо что-то делать.

— А вам не кажется, ваша светлость, что уже поздно что-либо делать? У графини нервная горячка и ей может помочь теперь только доктор. А мы все несколько опоздали с помощью, — подал голос Жуайез.

— Вашего совета, милостивый государь, здесь никто не спрашивал! — огрызнулась Екатерина-Мария.

— Как не спрашивали и его помощи в Блуа, когда он оказался единственным, кто спасал Регину! — взвился Шарль.

Екатерина-Мария промолчала, но одарила обоих таким недобрым взглядом, что они сочли за лучшее не вступать в дальнейшие пререкания.

— Что потом было в Блуа? Ведь вы же оставались там ещё на день? — наконец, спросила она герцога.

— Ничего. Там не было ничего. Неужели вы думаете, что это было первое изнасилование в стенах королевской резиденции? Король со своими вассалами просто развлёкся с красивой женщиной. Что с того, что эта женщина оказалась одной на четверых, что её избили и унизили, что убили какого-то мальчишку-пажа? Тем более, что про пажа никто ничего не узнает, никто ничего не докажет. Слово графини против слова короля и его людей. Найдётся десяток видоков, которые подтвердят, что Мишель покинул Блуа вместе со своей госпожой задолго до начала пира. Куда делся мальчишка и с кем была в ту ночь графиня, останется пищей для домыслов. Даже если и найдётся человек, который поверит графине и мне, это ничего не изменит. Если вы сейчас развернёте военную кампания против короля или Бюсси ринется в бой добиваться справедливости, все скажут, что мятежникам нужен был только повод для переворота. Имя графини вываляют в грязи, а король останется белее ангелов небесных.

— А как же Шеманталь? Разве вас не взяли под арест за убийство?

— Какое убийство? — Жуайез насмешливо вздёрнул брови, — король видел, что я был мертвецки пьян. После его ухода мы по пьяни что-то не поделили с Шеманталем, возможно, как раз женщину и не поделили. И я убил своего товарища и соратника на честной дуэли. Подробностей я не помню, а доблестный д'Эпернон подтвердит что угодно, лишь бы не встречаться с моей шпагой, не говоря уже о шпаге Бюсси. Что касается графини де Ренель, то она исчезла по шумок в неизвестном направлении. Вот и всё. Конечно, его величество не поблагодарил меня за эту "дуэль", но самое страшное, что мне может грозить — это несколько недель опалы.

Майенн безбожно выругался и ушёл, хлопнув дверью. Нетрудно было догадаться, что он отправился к Филиппу. Этьена герцогиня послал за кардиналом Лотарингским, а сама с Жуайезом осталась ухаживать за подругой до прихода лекаря.

То проклятое утро для Филиппа останется кошмаром до конца дней. Его разбудил бешеный стук в двери и вопли герцога Майенна. Когда Филипп, едва разлепив глаза и проклиная на чём свет стоит своего слугу и семейку Гизов, открыл ему, сон слетел мгновенно. Ещё до того, как Шарль произнёс царственное имя, он угадал по его обезумевшему взгляду, по искривлённым губам, что случилось непоправимое. И обмер.

— Регина, — выдохнул Майенн и обессилено сполз по косяку.

— Что? — одними губами спросил Филипп.

— Беда. Она… Её…О Боже! Я не могу этого произнести.

И герцог заплакал! Потрясённый Филипп сел рядом. Шарля всего трясло.

— Прекратите истерику, ваша светлость, — каменным голосом приказал Филипп.

Тот вскинул на него отчаянный взгляд:

— Этот ублюдок Генрих Валуа скотски надругался над ней, — наконец, выпалил Шарль и сжал ладонями виски.

В комнате повисла нехорошая тишина. То, что он сказал, не укладывалось в голове. Это было страшным сном, который должен был исчезнуть с первыми лучами солнца. Но не исчезал. И Филипп понимал, что это — уже навсегда.

— Надо идти в Лувр, — побелевшими губами сказал он.

— Нет, — отчеканил Шарль, — теперь надо идти к нам. Сначала надо спасти Регину, а уж потом мстить. Или ты хочешь, чтобы назавтра весь Париж знал, что король обесчестил графиню де Ренель?

И они поехали на улицу Де Шом.

Ничего страшнее того, что он увидел в Синей спальне особняка Гизов, в жизни Филиппа больше не было. Избитое до неузнаваемости, опухшее от побоев лицо. Уродливо обстриженные клочья волос. Исцарапанные руки с обломанными ногтями. Фиолетово-багровые синяки на прозрачной коже. Растоптанная и уничтоженная красота. И сразу стало понятно, отчего так плакал Майенн.

Регина в бреду металась по постели и с губ её срывались то мольбы о помощи, то дикие крики боли и страха, разрывавшие сердце, но чаще всего слышалось имя Луи, наполненное такой трепетной любовью, что слёзы сами собой закипали на глазах. Графиня свалилась в нервной горячке и её жизнь и рассудок были под угрозой. Трое Гизов, Филипп де Лорж, случившийся с утра неподалеку (а точнее, оставшийся в доме с вечера) Гийом де Вожерон, Этьен Виара и — кто бы мог такое предположить! — герцог де Жуайез держали военный совет. Именно тогда Екатерина-Мария де Монпасье поклялась уничтожить семейство Валуа и отомстить Генриху III самой страшной местью, на которую только был способен её извращенный ум.

На совете решалось, что делать дальше с Региной и как защитить её и обезопасить всех от преследования со стороны короля. Во-первых, нужно было спрятать девушку на какое-то время от греха подальше, находиться в Париже ей сейчас было небезопасно. Кроме того, всё происшедшее нужно было любой ценой сохранить в тайне от Луи. Можно было не сомневаться, что раз уж вызвать короля на дуэль невозможно, то Бюсси развяжет кровавую войну против него, подняв восстание, и эта жажда мести могла привести к любому, самому непредсказуемому и страшному исходу. Открытый военный конфликт с королём не входил пока в планы Гизов, в случае же гибели самого Бюсси Регина просто не пережила бы его. И нужно не спускать глаз с короля — кто знает, что ещё взбредёт ему в голову и какие последствия будут у трагедии в Блуа. Реакция одержимого злобой на Клермонов Генриха III могла быть какой угодно. Регину могли обвинить бог знает в чём, миньоны и Летучий эскадрон могли распустить самые нелепые и грязные слухи. Даже проницательные и хитрые Гизы находились в полном замешательстве. Самой же Регине прежде всего требовалось основательное, серьезное лечение.