Жизнь поэтов

Э. Л. ДОКТОРОУ

Жизнь поэтов

ПОВЕСТЬ

Что-то онемел у меня большой палец на левой руке, опухоли как будто нет, но вон вены вроде бы вздулись, и больно отводить его назад, поднимать тяжелое. Было у меня это раньше? Ощущение, кажется, знакомое, может, еще обойдется, но набухшие вены, все прочее, нет, навряд ли, это или подагра, или артрит, если только — спаси господи! — не та жуткая болезнь, что скрутила Лу Герига[1], тогда каюк писателю.

К тому же шея у меня побаливает: нерв ущемлен. Связано это с пальцем? Что там происходит? Я настоящий Козерог, мне на роду написано изводить себя.

И еще, конечно, со слухом какая-то ерунда. Иной раз голос слышу, а слов не разбираю. Неужто это шейное ущемление что-то там сдавливает и отсекает меня от мира звуков? Как мне с этим бороться? Почему я не иду к врачу? Ах, развалина! Точь-в-точь тот полуразрушенный дом, что я видел на Шестой улице: сквозь дыры в крыше просвечивает небо, внутри растут, пробив полы, целые деревья, из всех щелей лезут буйные травы, из окон свешиваются ползучие и вьющиеся растения — джунгли посреди Манхэттена, интерьер в верховьях Конго, тьма и помет туканов. Обезьяний крик, о-о-о, смерть моя пришла! А в кромешном мраке подвала — плоская крокодилья морда с хищно уставленными на меня глазами.

Где она, легкость во всем теле, которой у меня никогда не было?

Где она, гармония духа и плоти, где она, та идеальная жизнь, в которой я задумчиво пережевываю здоровую пищу и маленькими глотками пью родниковую воду, двигаюсь философически просвещенным способом и дышу от диафрагмы, совершенный человек, вкусивший безмятежного покоя чувств, не ведающий ни угрызений совести, ни комплексов вины, ни мук стыда, полностью осуществляющий себя в каждое мгновение бытия, удовлетворенный прошлым и с любовью взирающий в будущее, как самый тощий коричневокожий гуру? Я и распрямиться-то без боли не могу.

Правда, курить я бросил, это уже кое-что, пива стараюсь не пить, узнал вкус свежего воздуха, узнал, что отруби полезны, ягоды мальпигии полезны, а сахар вреден, и соль вредна, и яйца, и всякие копчения, соления, маринады. Но это уже слишком! Весь город бегает, покупает диетпродукты, консультируется у врачей, пытаясь покончить с нездоровой жизнью на белом хлебе, все они бегут в своих тренировочных костюмах с соковыжималками под мышкой, нет уж, у меня и поважней дела найдутся. Что мне нужно, так это универсальное руководство к обретению высшей мудрости, скажем, такое особое бюро обслуживания для избранных в идеальном месте земного шара, где ты отдашь все деньги, какие имеешь и какие когда-либо думаешь иметь, а взамен получишь щедрый дар благодетельного, гигиенически сбалансированного, натурального, не тронутого радиацией света жизни и будешь себе жить и писать лет полтораста минимум, притом и в любовных делах никогда осечки не дашь.

Что прямиком подводит меня к нашему главному предмету.

В один прекрасный вечер Брэд зашел со своей подружкой в «Элио», а там — Мойра, его супруга, она пришла на обед, устроенный ее Женским политическим клубом.

— Знаешь, как я вчера влип? — спросил назавтра по телефону Брэд.

— Знаю, жена видела тебя с твоей приятельницей, — ответил я, потому что Энджел, моя жена, успела рассказать мне эту историю, потому что Мойра уже поделилась с ней. «Это было так унизительно, — жаловалась Мойра. — В конце концов, для меня не секрет, что о романах Брэда знает весь город, он же не пытается их скрывать. Но это уж чересчур: я там высказываюсь перед коллегами на сугубо феминистскую тему — и нате вам, является мой муженек со своей фифой под ручку».

— Что заказали? — спросил я у Брэда.

— Фирменные спагетти и калифорнийское красное. Думал, приду домой — и все кончено, точка, но Мойра только и сказала: «Я не поставила крест на нашем браке, Брэд, ведь в нем столько хорошего». — Он иронически рассмеялся. Брэд разъезжает по всему свету, собирая материал для своей постоянной колонки, а оказавшись дома, пропадает на теннисных кортах. Там он, кстати, и познакомился с той женщиной.

— Приятельница Брэда — не фифа, — неосторожно заметил я. — Она спортсменка.

— Ах, вот что, — сказала Энджел. — Как же она выглядит?

— Я не видел ее вблизи, только с соседней площадки. Красотка из комиксов. Тип бесстрашной героини.

И вдруг на Энджел нашла эта ее твердокаменная суровость:

— Законченный портрет Мойры! — воскликнула она. — Так оно всегда и бывает: они предпочитают баб, похожих на собственную жену.

Энджел коллекционирует истории о мужском вероломстве: там, в Нью-Хейвене, Ральф, после того как он порвал со своей девицей, имел бестактность вернуться домой к Рейчел в ярких трусах, приобретенных вместе с той особой. «Я отказываюсь больше твое нижнее белье стирать», — заявила Рейчел, уроженка Венгрии. Красным был цвет, который выбрала возлюбленная для своего преподавателя-поэта, и по какому-то злополучному и неуместно символичному стечению обстоятельств трусы эти при стирке полиняли, и все простыни, полотенца и предметы одежды Рейчел, находившиеся в стиральной машине, окрасились во все оттенки красного. Ральф, кроме того, не постеснялся принести домой пластинки, которые дала ему та девица, и когда он слушает их, Рейчел убегает к себе наверх и закрывается: эта музыка пачкает ее сознание, подобно тому как краска выпачкала белье.

— Отчего мужики такие чудовища? — подивилась Энджел. Что правда, то правда. Ральф чудовищно правдив, у него какая-то страсть исповедоваться. Он рассказал Рейчел о своем романе, едва только тот начался. Надо ли говорить, что сам факт, что он с кем-то переспал на стороне, показался ей куда меньшим криминалом, чем его желание обсудить этот факт с ней, как если бы каким-то странным, извращенным способом он испрашивал ее одобрения.

Но вообще-то все слишком много треплются, — кто ту же Рейчел за язык тянул рассказывать обо всем этом? — наши женщины, жены постоянно сплетничают и выбалтывают друг другу вещи, о которых, казалось, им должно было бы хватить ума помалкивать. Они посвящают посторонних в тайны своей личной жизни, и все обо всех становится тотчас известно, как будто все мы живем в каком-то общем семейном доме. Куда подевалось благоразумие? Где гордость? Откуда в нас эта бестактная откровенность?

И притом мне же приходится из-за этого страдать. Разводится, например, знакомая супружеская чета, и я слышу от своей жены, что вот еще один дефективный разбил жизнь прекрасной женщине, которая много лет назад имела неосторожность выйти за него замуж.

— Посмотри на любую пару среди наших знакомых, — говорит Энджел, — и увидишь: женщина лучше развита, она и начитанней, и умней, и, уж конечно, добрей своего мужа. Или возьми застольную беседу — и тут женщина куда интересней.

Кажется, эта шишка на щиколотке у меня заметно выросла. Вот черт. И в горле с утра першит. Я только-только от ларингита оправился, что со мной творится?

Но с другой-то стороны, жить в Гринич-Вилледж — это что-нибудь да значит, тут тебе предлагают все мыслимые средства предотвратить беду, так что я готов принять меры. В бесплатном журнальчике, подобранном в вестибюле, есть вся необходимая информация: для начала я мог бы прибегнуть к урокам пластики по Элигзандеру, которая является испытанным методом самопостижения, физической переориентации и гармонизации поз и движений, потом пойти купить Цветочные целебные средства Баха, заглянуть по дороге в Центр правильного дыхания, посетить Центр еврейской медитации и успокоения, записаться на занятия борьбой тай чи — эти плавные телодвижения вливают жизненную силу и здоровье, ну а если все это не поможет, я мог бы отдать себя в руки квалифицированного рольфера — специалиста по глубокому массажу тканей. Гурджиевский кружок тоже готов протянуть мне руку помощи; если же мне понадобилось бы дружеское участие, то к моим услугам Любящее братство, радеющее о том, чтобы сделать «нашу планету таким местом, где людям будет безопасно любить друг друга». Против этого не возразишь. Когда я разживусь кое-какой кухонной посудой, можно будет немного заняться готовкой по рецептам вегетарианца-гурмана, а потом, восстановив свой энергетический баланс, я, пожалуй, попробую увлечься какой-нибудь функциональной интеграцией по методу Фельденкрайса. Общество веданты поможет мне собрать все это воедино, а то еще я могу наведаться в местный филиал Резервуара успокоения и, погрузившись в раствор температуры тела, плавать в состоянии невесомости. Мне уже полегчало.

1

Лу Гериг (1903—1941) — известный в свое время американский бейсболист, умер от редкой формы паралича. (Здесь и далее — прим. перев.)