Глубокая разведка

Петр с товарищами прикрывают мой отход. Но одна четверка кубейрос все же догоняет меня. Оборачиваюсь. Они уже близко. Возбужденно орут и размахивают клинками. Сейчас мы догоним этого беглеца, и в капусту его, в капусту! Нет, ребятки, тут кто как сумеет! Швыряю гранату с расчетом, чтобы они как раз на нее наехали. Взрыв! В седле остается только один. Но и его раненная, обезумевшая лошадь несет прямо на наши окопы.

Направление на запасной окоп я выдержал верно, через пятнадцать шагов прыгаю в него и снова готов к открытию огня. Теперь я делю внимание и огонь между основной массой кубейрос и теми из них, кто прорывается в промежуток между первой и второй линиями обороны. Несмотря на большие потери, кубейрос спешиваться не желают. Они гарцуют на своих «рысаках», стреляют прямо на скаку по нашим окопам (заведомо низкая точность), группируются и пытаются вновь атаковать. Но эти группы быстро тают и рассеиваются под автоматным и пулеметным огнем.

Примитив. В тактическом отношении кубейрос мало чем отличаются от новобранцев или американцев. На их месте я бы дал команду спешиться. Точным огнем прижал бы наших ребят к земле и послал бы группу в обход. А эти…

В шум боя вклинивается новый звук. Это работает пулемет. Пулемет Дегтярева. Он стегает длинными очередями по нашим окопам первой линии. Присматриваюсь. Есть! Вот он, под кустами. До меня ему метров четыреста с гаком, и по мне он бить не рискует. А я не такой, я рискну. И не только рискну, я ему пасть-то заткну!

Первая моя очередь ложится неудачно. Но пулеметчик понял, кто по нему стреляет, и переносит огонь на меня. Его пули свистят то высоко над моей головой, то справа, то слева. Патронов он не жалеет. Значит, я смогу пополнить у них свой боезапас. Делаю поправку по результатам первой очереди, ловлю в прицел вспышки на конце ствола и даю хорошую очередь патронов на тридцать. «Дегтярев» замолкает.

А до кубейрос в конце концов доходит вся глупость их тактики. Правда, в обход они идти уже не могут. Людей не хватит. Но они, пытаясь хоть как-то укрыться от нашего огня, спешиваются, прижимаются к земле и начинают стрелять в нашу сторону. Окопаться им нечем. У нас стрельба сразу стихает и принимает другой характер. Огонь ведется по отдельным целям короткими очередями или одиночными выстрелами. Я тоже бью короткими, на выбор, время от времени стегая длинной очередью, чтобы кубейрос не забывали: убежать им не удастся.

Так проходит минут двадцать. Движение среди кубейрос почти прекращается. Я даю сигнал Барсаку. Он приподнимается в своем окопе и кричит на жаргоне кубейрос, предлагая им сложить оружие и сдаться, гарантируя сдавшимся жизнь. Стрельба со стороны кубейрос прекращается, но пока никто из них не выражает желания сдаться. Думают, ядрена вошь! А что тут думать? Штыки в землю, руки в гору. Выждав, Барсак повторяет свое предложение. Кубейрос продолжают размышлять.

Проходит еще минуты две, и с земли поднимается первый кубейрос. Он закладывает руки за голову и понуро направляется в сторону поселка. За ним встает второй, третий, еще двое. Решились. Еще через минуту встает последний. Местные жители начинают связывать пленных, а мы проверяем, не затаился ли кто-нибудь из бандитов, притворяясь мертвым. Нет, все без обмана. Тяжело раненные, которые не могут подняться сами, есть, а притворщиков нет. Я сигналю Барсаку, и он посылает людей собирать оружие. Наши потери минимальны. Среди местных жителей один убит (испугался, выскочил из окопа и попал под меч) и трое ранены.

Туда, где стоят уже связанные пленные и те, кто еще не связан, стаскивают винтовки, автоматы и много холодного оружия. Целый арсенал. Арсенал всех времен и народов. Какой-то оружейный музей. «Оружейная Палата», — почему-то приходит в голову.

— Теперь вы можете вооружиться как следует, — говорю я Барсаку.

Он не успевает ответить. Там, где стоят пленники, в этот момент связывают бандита, похожего на японца. Тот что-то кричит, повернувшись к нам. Кричит явно не на том жаргоне, что использовал Барсак. Ого! Да он же кричит по-японски. Вслушиваюсь и начинаю понимать.

— Так воюют трусы! Заячьи души! Даже ребенок может расстреливать отважных воинов из укрытия! Никто из вас не решился выйти на честный бой. Вы трусы! Тухлая рыба! У вас в жилах водичка, а не благородная кровь! Сейчас вы связываете мужественных воинов, потому что боитесь их. Свяжете и будете глумиться над ними, а потом убьете! И они, дураки, поверили вам! Да разве можно верить слову трусов?!

— Заткнись! — коротко говорю я ему.

На несколько секунд «самурай» замолкает, опешив. Он никак не ожидал, что ему здесь ответят на его языке, да еще так круто. Придя в себя, он разражается проклятиями и оскорблениями. Да такими грязными, что будь они материальными, я бы уже барахтался по уши в луже дерьма. Несколько минут я спокойно слушаю его словесный «понос», с интересом его разглядывая. Потом подхожу и перерезаю веревку, стягивающую его руки.

— Довольно! Я тебя выслушал. Языком ты хорошо воюешь, можно сказать, насмерть разишь. Так ли хорошо ты владеешь мечом? Ищи его и покажи мне, какой ты отважный и умелый воин. Мы обещали вам жизнь. Но ты своими неумными словами сам выбрал иное. Что ж, каждый сам выбирает свою судьбу. Да, если ты вдруг победишь, мои друзья отпустят тебя на все четыре стороны. Слышите?

Последние слова я адресую своим друзьям. А «самурай», еще не веря в случившееся, бросается к груде железа и находит там свой меч. Мои товарищи держат его под стволами автоматов, а Лена подходит ко мне.

— Стоит ли, Андрей? — говорит она. — Ты ведь давно не практиковался.

— Вот и славно, заодно потренируюсь.

— Все шутишь?

— Шучу, конечно. А вот ему сейчас не до шуток будет. Говоришь, я долго не практиковался? Верно. А он-то здесь с кем практиковаться мог? Разве что пленным головы рубил? Так это, как он сам сказал, и мальчишка сумеет. Заячья душа, тухлая рыба!

Рассуждая таким образом, я выбираю оружие себе по руке. В конце концов нахожу себе хорошую саблю и по весу и по длине, такую, чтобы можно было противостоять японскому мечу. Но моим друзьям, несмотря на мои уверенные действия, все равно не по себе. Петр подходит ко мне и говорит:

— Зря ты затеял это, Андрей. Это все-таки японец. Наверное, даже самурай.

— Не наверное, а точно. Ишь, как стоит, как смотрит!

Ну и что? Что, он на особых дрожжах замешен? На таких же, может быть, и похуже. Знает что-то такое, чего мы не знаем? Или умеет что-нибудь этакое, особенное? Черта с два! Наслушался и начитался ты про них всякой экзотической ерунды. Подумаешь, самурай! Ну и что? А я — русский витязь. К тому же еще и хроноагент. А какой он из себя самурай, это ты сейчас увидишь. Эй, ты! Болтун! Ну-ка, покажи, на что ты способен!

«Самурай», держа меч за длинную рукоятку лезвием строго вверх, начинает двигаться в пяти метрах от меня в каком-то замысловатом танце. При этом он постоянно меняет положение клинка. То держит его лезвием вверх, то вниз, то под каким-либо углом. Меч он перемещает плавными движениями, в такт своим движениям по кругу. Лицо «самурая» совершенно неподвижно и бесстрастно. А глаза так и сверкают, так и прожигают меня. Мне становится смешно. Весь смысл этих «ритуальных» действий заключается в том, чтобы противник пришел в ужас при виде такого искусного воина и бросился бежать. Вот тогда острый японский меч и распластает его от макушки до копчика.

Но от меня-то этого «самурай» не дождется. Я спокойно стою к нему лицом в несколько расслабленной позе. Ноги чуть согнуты в коленях, сабля опущена клинком вниз в полусогнутой правой руке, а пальцами левой я небрежно пощелкиваю, как бы подбадривая «самурая» к дальнейшим действиям. Так проходит несколько минут. «Самурай» продолжает проделывать свои «пассы» мечом, не решаясь, однако, атаковать меня. Мне это надоедает.

— Кончай этот танец с саблями! Видишь, зрители скучают! Если ты больше ничего не умеешь, так и скажи. Тогда прекратим эту комедию.

Мои слова оказывают действие. Стремительный выпад «самурая» я отражаю коротким движением клинка. Звенит сталь о сталь, и «самурай» снова «танцует» вокруг меня. Он озадачен. Он полагал, что уже достаточно «усыпил» меня, загипнотизировал своими «пассами». А я не перехожу в атаку, клинок снова опущен вниз, а пальцы левой руки продолжают пощелкивать.