Прикосновение невинных

Они не вернулись в свой отель, не стали и рисковать, пытаясь переночевать в другом, ведь Деверье и его ищейки наверняка уже идут по их следу. Она ускользала от него слишком часто, вряд ли ей выпадет еще один шанс. Все равно заснуть ни он, ни она не смогут, слишком велико возбуждение, слишком растревожены оба воспоминаниями, сомнениями и страхами.

Иза и Дэнни укрылись в открытом всю ночь кафе, где под голыми лампочками, в облаке пара готовящейся жирной пищи пили кофе, ели суп и наблюдали, как хозяин заведения, серб с мутным взором, без зазрения совести поливал посетителей, которых по тем или иным причинам считал недостойными находиться в его жалкой харчевне. Время от времени вспыхивали ссоры и нежелательных гостей выкидывали за дверь, причем Треснувшее стекло свидетельствовало о том, что хозяину частенько отвечали не только бранью. Стекло было небрежно заклеено полосками бумаги, похожими на рождественскую звезду. Но, по крайней мере, здесь было тепло. Изе понравился капустный суп «чорба».

— Как это началось?

Они разговаривали уже несколько часов, словно показывая друг другу альбомы своих семейных фотографий и позволяя прикоснуться к воспоминаниям, из которых и складывается жизнь человека.

— Это была моя первая неделя в университете. Я купил «нортон», 500 кубических сантиметров, хромированный зверь. Мне хотелось устроить себе праздник. Нравиться девушкам. Я был чертовски удачлив в те первые семь дней. — Дэнни озорно улыбнулся. — До тех пор, пока не прозевал поворот, очаровывая Анну. Она изучала искусство. Мотоцикл просто обмотался вокруг клена, так что его пришлось списать, а меня склеили через какое-то время. Потребовалось несколько попыток, прежде чем нога срослась правильно, и следующие два года я провел на болеутоляющих.

Из-за стойки раздался вопль: еще одного гостя, укрывавшегося от холода ночи, вышвырнули в темноту…

— Я был так горд, когда наконец бросил костыли и таблетки, — продолжал Дэниел, — но, когда эйфория прошла, я понял, что-то со мной не так. Чего-то мне все время не хватало, чего-то существенного, и я не мог понять, чего именно. Я все перепробовал — новый «нортон», лыжи, парашютный спорт. Безудержный секс. Но грызущая пустота внутри не отступала. Подружка дала мне несколько таблеток, чтобы я успокоился перед экзаменами, и тогда я все понял.

Он обхватил себя руками, как будто защищаясь от тяжких воспоминаний.

— Конечно, я мог справиться с этим, ведь так? Я не был виноват в несчастном случае, я не был наркоманом. Даже когда я миновал стадию «колес» и порошка, но еще не «сел на иглу», мог остановиться в любой момент. Но сначала надо было хорошо сдать выпускные экзамены, потом я искал работу, потом начались личные разочарования и ссоры с окружающими. Тело говорило мне, что решение всех проблем — героин. Он делал сложный мир таким простым. Все, кого я знал, нюхали или кололись. Нормальные люди не захотели бы терпеть мою грубость и вранье. Так все и тянулось.

— Ну и?..

— Кажется, я был тогда в Сэлфорде. Продал все, что у меня было, практически стал сутенером. В одно прекрасное утро я проснулся — а может, это был вечер — и увидел, что моя подруга исчезла. Я ужасно себя чувствовал, а денег на дозу не было.

Остальное Изидора понимала без слов.

— Вот таким я был, Иза. Во мне ничего не осталось, кроме наркотиков. А потом счастливый случай спас мне жизнь, — продолжал Дэнни. — Я вернулся, чтобы увидеться с матерью. Даже в своем тогдашнем состоянии я сохранил остатки стыда и несколько месяцев избегал встреч с ней. После того как я стащил боевые медали отца, она вышвырнула меня вон, сказав, что не желает меня видеть под своей крышей, пока я «разбираюсь с собой», так она выразилась. Я пришел к ней на кофе и соврал, что покончил с наркотиками. Пока мать была на кухне, я стащил деньги и колье, которое мой отец подарил ей. Не слишком дорогое, но это была единственная оставшаяся от него вещь.

— Так в чем же тебе повезло?

— Мама вызвала полицию. Когда какой-то доброхот попытался замять дело, мать устроила скандал и настояла на том, чтобы меня арестовали и заперли.

— Твоя мать? Сама заставила арестовать сына? Наверное, дошла до крайней степени отчаяния.

— Моя мать любила меня больше, чем я мог себе это представить. Она видела, что я убиваю себя, знала, что, если не заставить меня взглянуть в лицо правде, очень скоро ее вызовут в полицию и скажут, что нашли меня в какой-нибудь канаве, дохлого, со шприцем в руке.

В этот момент в голосе Дэнни зазвенела страсть, как будто под пеплом вспыхнул новый огонь.

— Ночью она навестила меня в камере и молча слушала, как я воплю и буйствую. Как могла моя собственная мать запереть меня? Я орал. Из-за нескольких фунтов, которые я обязательно вернул бы ей! Это была, конечно, привычная ложь. И тогда она сказала мне, что умирает от рака, ей осталось жить несколько месяцев, и она не желает, чтобы я умер раньше нее. Что, если я еще раз приму наркотик, она никогда больше не скажет мне ни единого слова, потому что слишком любит меня, чтобы участвовать в моем самоубийстве. Впервые в жизни я чувствовал себя уничтоженным.

Дэниел заглянул в глаза Изидоре. Казалось, он сражается с прежними демонами, лицо его горело, голос превратился в хриплый шепот. И внезапно Иза увидела на этом измученном лице гордость.

— Впервые за несколько месяцев что-то, кроме героина, проникло в мой мозг. К тому времени, когда мама умерла — это случилось три месяца спустя, — я стоял рядом с братом и остальными членами семьи у ее могилы и мог достойно с ней попрощаться. Мама хотела, чтобы именно я прочел молитву на ее похоронах. Это была черт знает что за женщина!

— Мне бы хотелось с ней познакомиться.

— Пожалуй, ты ее знаешь. Вы очень похожи. Не довольствуешься половиной, не оглядываешься назад. Ты очень напоминаешь мне мою мать, Иза.

Она прикусила губу, не зная, что ответить.

— Хотя, конечно, у меня никогда не было желания сорвать с нее платье и уложить в постель.

— Полагаю, это весьма существенная разница между нами.

Они провели остаток ночи, разговаривая, пытаясь справиться с растущим напряжением. Но это была попытка с негодными средствами. Когда рассвет осветил зимнее небо, они поняли, что не в силах больше оставаться на месте. Воздух в кафе стал удушливым, кофеин перестал действовать, и они вышли на улицу, где зимний воздух обжег их ледяным дыханием.

Они нашли общественный туалет и освежились. Иза наконец смыла размазанную косметику и долго всматривалась в свое отражение в зеркале над раковиной, видя Бэллу, ее лицо, глаза, облик… Она протянула руку, чтобы дотронуться, удержать дочь, но образ растаял. У Изидоры чуть не остановилось сердце. Неужели это все, что осталось от ее ребенка? Она начала яростно умываться холодной водой, чтобы никто не подумал, будто она плакала.

К десяти они были на Эндевер-роуд, не в состоянии сдержать свое нетерпение. Ночь унесла с собой сырость и дождь, оставив легкий мороз и ясное небо с небольшими облаками, сквозь которые пробивалось солнце. Даже зимой жизнь на Эндевер-роуд вершилась на тротуаре и в темных подворотнях: кто-то кого-то оскорблял, машины и фургоны перегораживали движение, дети не спеша тащились из школы домой, хулиганя по мелочи, матери выгуливали детей, черные, белые, желтые иммигранты наполняли воздух разноязыким гомоном.

Вонь выхлопных газов смешивалась с запахами рыбных прилавков, ароматом восточной кухни и свежего хлеба.

Лондонские задворки.

Мужчина средних лет в костюме-тройке и старых ботинках поскользнулся и с сильным шотландским акцентом попытался выяснить, почему какие-то «они» не могут должным образом выговаривать эти чертовы согласные. Восстание гордого шотландца против засилья англичан в устье Темзы. Не плавильный котел, а чайник, шипящий и плюющийся кипятком. В конце улицы, как архитектурный восклицательный знак, торчало высотное здание — «Башня Победы», этакое инородное тело из чужого мира. Коричневая бетонная крепость, взметнувшая в небо свои двадцать восемь этажей, закрыв при этом свет всей округе. Вещь в себе, дом, где жили сотни лондонцев, памятник дерзким планам архитекторов 60-х, который их дети наверняка скоро снесут.