Прикосновение невинных

Он воспринял новость с раздражением, швырнув в сердцах полотенце в угол комнаты.

— Не затыкай мне рот. Не отстраняй меня только потому, что я хотел затащить тебя в постель!

— О, Дэниел. Ты все неправильно понял. Ты меня не обидел, не оскорбил, я была… польщена. — И Иза покраснела.

Его ухмылка оставалась скептической.

— Дэниел, думай головой, а не тем, что у тебя в штанах. Фолд управляет агентством по усыновлению грудных детей. Я иностранка. Но, если я приведу с собой тебя и мы станем изображать счастливую супружескую пару, он невольно задумается: какого черта они проехали больше трех тысяч миль, чтобы усыновить ребенка? Почему не сделали этого у себя дома? Нет, я смогу заставить его разговориться и найти несоответствия в его действиях, только если притворюсь, что со мной что-то не так. Что есть веская причина, по которой я не могу усыновить ребенка законным путем. Какая-то медицинская проблема. Криминальное прошлое.

— Может, ты скажешь, что слишком стара? — угрюмо предложил он.

— Благодарю покорно! — Она чуть не рассмеялась, но вдруг поняла, что это неплохая идея. Ее пробрала паническая дрожь. — Я пришла одна. И я не замужем. Ни одно честное агентство даже не посмотрит в мою сторону. Дэниел, будет гораздо убедительнее, если я стану действовать в одиночку. Ты ведь понимаешь, правда?

— И гораздо опаснее.

— Почему ты так считаешь?

Он присел на край кровати.

— Послушай, Иза. Мне не хотелось говорить об этом, но… Если Полетт Деверье — наркоманка, она не может работать в Миссии по зову совести. Наркоманы нуждаются в товаре, а он требует денег. Больших, огромных денег. Должно быть, она нашла какой-то способ зарабатывать значительные суммы, работая в Миссии. Но единственное, чем владеет Миссия, это дети. Такие, как Балла.

— Что ты хочешь сказать?

— Бэллу могли продать.

— Ты думаешь, это возможно?

— Я считаю, что это очень вероятно.

— Продать? Для усыновления, — прошептала Изидора тоном, в котором сквозил ужас.

— Возможно. — Дэнни заколебался и опустил глаза. В его голосе не было убежденности.

От страха неизвестности у нее едва не остановилось сердце. Она заметалась по комнате, как от физической боли, потом опустилась на кровать рядом с ним, глядя в стену и испытывая острое желание, чтобы ее обманули. Она не желала знать правду, боялась прочесть ее в глазах Дэниела.

— А как можно продать ребенка?

— Иза, я ни в чем не уверен. Прости меня. Наркотики, незаконная торговля детьми, огромные деньги — гремучая смесь, с которой ты не справишься в одиночку.

Изидора сидела молча, опустив голову, мозг ее работал лихорадочно. Она перенеслась мыслями в Колумбию, вспомнила, как неслась в машине по пыльным дорогам и кривым улочкам к аэропорту, как треснуло стекло машины и она увидела стволы трех „узи". Она решила, что сейчас умрет, почти почувствовала, как пуля пронзила ей грудь и теплая липкая кровь полилась на колени. Иза вспомнила единственные слова, которые пришли ей на ум, когда они уносились прочь.

— Эти ублюдки испортили мою лучшую блузку.

Она узнала тогда, что можно справиться и с шоком, и с болью. Когда прибыла «скорая помощь» и вокруг нее столпились врачи и сестры, она отодвинула их жестом, переступила через осколки стекла и вышла из машины с высоко поднятой головой, надеясь, что за ней наблюдают террористы. Они могут попытаться еще раз и даже преуспеть, но запугать ее не удастся. Изидора хотела, чтобы подонки знали это.

Но то было в Колумбии, там она отвечала только за себя, а в истории с Бэллой проявлять мужество гораздо труднее.

— Не беспокойся, — успокоила она Блэкхарта. — Я здорово умею уклоняться от пуль. Всего один раз попалась… — Она собралась было показать Дэниелу шрам на груди, но сообразила, что он может неправильно понять ее.

— Ты не боишься?

— Конечно, боюсь, — ответила она тихо. — Боюсь, что ничего не выведаю у Фолда. Схожу с ума при мысли, что выясню слишком много. Тем больше причин пойти одной — это мой ребенок, мой и риск. Будь что будет, только бы узнать правду. Это единственное, что сейчас имеет для меня значение.

— Позволь мне разделить с тобой опасность. Она покачала головой, но ничего не ответила.

Все уже было сказано.

— Ладно, я участвую, хочешь ты того или нет. Это сильнее меня.

— Ты прекрасный человек, Дэнни Блэкхарт. — Учитывая обстоятельства, комплимент был весьма скуп; Изидора пыталась что-нибудь добавить, но не находила слов. Она сидела, раскачиваясь, согнувшись под тяжестью своих мыслей и страхов.

— Один вопрос, Иза. Как мне убедиться, что ты не используешь меня?

Она не видела лица Дэнни. Слова были произнесены сухим, лишенным эмоций тоном, не могло быть никаких сомнений в том, насколько это для него важно.

— Никак, Дэниел, — ответила Изидора, не глядя на Блэкхарта. — Но узнаешь — в свое время.

— Почему?

— Да потому, что сама этого не знаю. Сейчас, во всяком случае.

Дэниел заслуживал честного к себе отношения, это самое меньшее, что она обязана дать ему.

Всю оставшуюся жизнь Изидора Дин будет горько сожалеть о своей нерешительности в эту минуту.

Деверье сидел в кабинете с видом на свою любимую долину и ощущал всем телом облегчение.

Ужасный сон кончился, Иза уехала. Исчезла из страны и из его жизни.

Впрочем, кое-что портило ему настроение. Он много поставил в этой игре — она того стоила, рисковал и выиграл. Увы, победа не доставила ему радости, он испытывал только стыд и теперь сидел и размышлял, что же записать в своем дневнике, том самом дневнике, который в один прекрасный день откроет миру Деверье во всем его блеске, — государственного деятеля, Остроумного человека, прекрасного рассказчика и… любовника. А отец, какой он отец?

Благодаря разоблачительной честности дневника имя Деверье и его деяния запомнятся людям надолго, его не забудут. Но… честность может завести на опасную почву. Особенно когда речь заходит о Полетт. Он не имеет права нанести ей хоть малейший вред, описывая то горе, которое она причинила людям. Воспоминания о том последнем, ужасном, столкновении с дочерью, когда он понял, что не может больше закрывать глаза на то, сколь серьезны ее проблемы с наркотиками, когда узнал страшную правду о ребенке, все еще терзали его душу. Их надо подавлять, а не описывать.

Придется поступить именно так. Изидора Дин не заслуживает упоминания в дневнике, не стоит даже маленькой сноски. Не станет он описывать и методы, с помощью которых обыграл Изу и защитил Полетт. Инспектор полиции, член его собственной ложи. Редактор, чью шкуру он спас в опасном деле о клевете. Управляющий банка, с которым по воскресеньям Деверье играет в теннис, директор клиники, обязанный ему должностью, даже посольство Соединенных Штатов Америки, признательное за «Дастер». Никто из них не знает, почему он обратился за помощью в деле этой опасной иностранки, причиняющей всем столько беспокойства. Они были просто рады оказать содействие ему, Полу Деверье. Впрочем, рассказывать об этом не стоило.

В его дневнике будет правда, но не вся. В истории с журналисткой не было ничего, чем стоило бы гордиться. Деверье испытывал только стыд, а он не привык к этому чувству и потому не хотел ни с кем им делиться.

До поздней ночи он описывал свой триумф в деле «Дастера». Грязные подробности жизни председателя комитета. Собственная ловкость в разрешении проблем с немцами, японцами и маленьким киприотским выскочкой. Организация победы на выборах. Он, Пол Деверье, изменил ход истории. Дальше министр описал свою победу над этой шлюхой, женой бывшего министра транспорта, хотя едва мог вспомнить ее имя. Посмаковал другие победы.

Пол Деверье. Один из многих. В один прекрасный день все узнают о его победах, не сейчас, а только тогда, когда правда уже не сможет нанести ему никакого вреда. Пусть пройдет время, тогда его отступления от общепринятых правил в политике и семейной жизни, этические нарушения будут выглядеть великими достижениями, которыми они и являются в действительности. Историческими достижениями.