Собака Кантерсельфа

Судно стало выравниваться, это был тот момент, когда Сыромятников уже был в печи.

Сафа воспользовался моментом и где на четвереньках, где бегом, спотыкаясь и падая, устремился прочь.

40.

Марина лежала с вялыми, словно у куклы руками и ногами, не имея возможности двинуться, и Никитосу не понравилось, как Какафон смотрел на нее. Ему показалось, что подросток плотоядно смотрит на нее как на женщину.

– Бедная, что ей пришлось перенести, – Какафон наигранно вздохнул, и Никитос забыл о своих подозрениях.

Он был занят тем, что копался в рундуке. Вскоре он нашел моток крепкого пенькового трала.

– Что ты собираешься делать? – обеспокоено поинтересовался Какафон, у него было нехорошее предчувствие, что через эту бабенку и они поимеют кучу неприятностей, надо было бросить ее в каюте, все равно не жилец, а перед этим не мешало бы отдуть.

Никитос привязал на конце каната найденную гантель, видно матросик качался в свободное от вахты время, повесил канат на плечо и сказал:

– Из каюты никуда не уходите, я пойду за лекарством.

Кича хотел возмутиться, но Какафон успел пихнуть его в бок.

Никитос подумал и добавил:

– Впрочем, вы можете спасаться самостоятельно. Хоть я не видел шлюпок, но они должны быть. Спускайте бот на воду и плывите. Кто-нибудь подберет.

Он раздраил иллюминатор, впустив в каюту пронзительно холодный бриз, наполненный плеском волн и солено йодистым запахом невидимого во мраке моря. Казалось, что из иллюминатора в каюту проникла и стала распространяться темнота. Организм отчаянно сопротивлялся, ему не хотелось лезть из тепла в эту черную дыру.

Никитос пересилил себя и разом высунулся в иллюминатор по пояс. Его обдало солеными брызгами, но это совсем не означало, что выбранная каюта находится низко над ватерлинией. Море штормило. К тому же корабль шел не менее 30-ти узлов, вспарывая носом волну.

Никитос протащил вслед за собой моток. Между ним и верхней палубой располагались четыре ряда иллюминаторов. По всему выходило, что ему надо метнуть гантель метров на 14-15.

Он стал раскручивать гантель, понемногу распуская моток. Вскоре у него в руке оказалась более чем 10-ти метровая праща. Последним усилием он послал ее в направлении верхней палубы.

Первая попытка оказалась неудачной. Гантель ухнула вниз, едва не раскроив ему темечко. Он успел увернуться. Грузило плюхнулось в воду. Он вытянул его обратно и возобновил попытки. Намокший канат стал тяжелее. Никитос поднапрягся и раскачал его даже быстрее, чем в первый раз.

Ему повезло, и импровизированная "кошка" свалилась за леера верхней палубы. Он подергал, канат не поддался. Оставалось надеяться, что он выдержит его вес. В противном случае ему однозначно суждено стать утопленником. Но и другого пути пробраться наверх он не видел. Ярусы кишели матросами и спецмоновцами.

Взявшись за канат, он вылез из иллюминатора полностью, встав ногами на поребрик.

И моментально вымок до нитки и замерз. Канат был мокрый и скользкий. Все было против него. Он наплевал на все условности и полез вверх, переложив вес на одни лишь руки.

– Будешь ее? – спросил Какафон у дружка, кивнув на раскинувшуюся в беспамятстве женщину, едва Никитос исчез за бортом.

Кича истерично замотал головой, схватившись за причинное место, ему было не до этого.

– Может, дадим деру? – предложил он.

– Обязательно. Только приложу этого гада! – мстительно сказал Какафон.

Он втащил в каюту конец канта через иллюминатор, и по его команде они вдвоем с подельщиком изо всех сил потянули его. Канат резко притянулся к борту и защемил руки Никитоса, который и так немного подустал. Маневр оказался совершенно неожиданен для него, и, обдирая руки, он пролетел метров пять вниз. Едва начав сползать, он мгновенно утратил контроль над мокрым и скользким как угорь канатом.

На одной силе воли ему удалось затормозить падение в бездну.

Просунув между канатом и бортом плечо и таким образом создав зазор, он почти заново начал свое восхождение.

Поняв, что первая попытка угробить полковника не удалась, Какафон методично приступил ко второй. Привязав конец к швабре, он раз за разом отодвигал канат на сколько возможно от борта, чтобы затем с силой припечатать его обратно.

Никитос не понимал, что происходит. Его несколько раз основательно приложило о борт, руки, разодранные о выскальзывающий канат, сделались липкими от крови. Он списал все на шторм. Справиться с ситуацией удалось, когда он полностью изменил тактику восхождения. Для этого пришлось упереться в борт ногами. Ему удалось уменьшить болтанку, его перестало бить о борт, и он споро двинулся вверх.

Достигая очередного яруса, он заглядывал в иллюминатор, и, убедившись в безопасности маневра, упирался в него ногой и продолжал подниматься. Во всех встреченных каютах властвовала темнота и пустота, и лишь верхняя палуба над головой продолжала издевательски искриться карусельными огнями.

Наконец он достиг своей цели, но вылез, только убедившись, что вокруг ни души.

Замирая при каждом шорохе, добрался до средней надстройки и поднялся по трапу на капитанский мостик. Хоть тот и носил чисто декоративный характер, чутье говорило ему, что Заремба должен быть здесь. Где место капитану, как не на мостике!

Яркий свет вырывался через выбитые иллюминаторы. И озаренный светом за штурвалом стоял капитан Черного корабля. На нем был длинный черный китель. Во рту трубка.

На мостике он находился один, и лучшего момента трудно было представить.

Никитос подобрался и кошкой метнулся в иллюминатор. Он был уверен в полной неожиданности маневра для противника и видел только цель, но стоило ему оказаться в рубке, как скрывающийся доселе Чемоданов выскочил из-за укрытия и врезался в него плечом, сбивая направление и делая цель недостижимой.

Вместо середины рубки, Никитос полетел к двери, которая распахнулась, и ворвавшийся Ларьков, не давая ему ни единого шанса как следует приземлиться, окончательно сбил с ног. Оказавшийся сзади Чемоданов тяжелым ударом в голову на несколько секунд лишил его сознания.

Он пришел в себя на полу, над ним возвышались трое соперников.

– Я тебя ждал, – признался Заремба. – Ты предсказуем, полковник. Ты ведь пришел за этим? – он указал на раскрытую хозяйственную сумку, в которой перемигивался прибор с множеством верньеров. – Здесь жизнь не только твоей женщины, но и жизнь всех людей на этой лоханке, – и добавил вкрадчиво. – Включая и твою!

– Врешь!

– Не веришь? Напрасно. Под колпак попадали все, кто проходил через Алгинский медцентр. Напряги память. Сколько раз ты был там якобы на медкомиссии? С каждым новым призывом? Это сколько ж раз Живой мог напичкать тебя чипами? Считаешь? Или ты можешь считать только до двух? Раз-два, левой! – лицо Зарембы сделалось злым.

– Солдафон недорезанный! Ты знаешь, сколько из-за тебя не досчитались товара?

Кантерсельф будет недоволен и захочет поближе познакомиться с тем, кто в этом виновен. Ты даже не предполагаешь, что тебя ждет. Ты будешь мечтать о смерти! О любой! Ты знаешь, что у Кантерсельфа нет головы? Я тебе сообщу еще кое-что.

Подготовлю морально к тому, к чему нельзя подготовиться. Дело в том, что у Кантерсельфа нет и шеи. Есть бездонная глотка с зубами, которая заменяет ему шею.

Это путь в ад.

Заремба поизучал его реакцию, но был разочарован ее отсутствием.

– Ты мне не веришь? Зря. Сейчас посмотрим, что за требуха у тебя внутри.

Он наклонился к прибору и поискал нужный верньер. Никитос напрягся, готовясь к отпору чужого вторжения, но вторжения не произошло. Просто из-под ногтя указательного пальца правой руки ударил сноп крови. Никитос, который все еще находился на полу, придавил его собственным телом, чувствуя, что сноп не утихает, и как быстро намокает одежда.

– Еще 40 секунд и ты истечешь кровью! – сообщил Заремба.

И тут же отвлекся, словно прислушиваясь к звукам, донесшимся к нему сквозь толщу корабля.