Созвездие Чаши

   — Хреново. Кое-что ты пройдешь… Но если камушки пойдут бегать — все.

   — Я постараюсь восстановиться быстрее, — тихо и виновато сказал Нунки.

   — Не выкручивай себя наизнанку. Надорвешься. Толку-то…

   — Мирах…

   — Ну?

   — Вот… ты все знаешь. Я пойду спать, мало ли, завтра…

   — Иди.

   Прибавил полным темного яда голосом:

   — А рыбке этой, Снегирю, передай…

   — Да он не виноват. Он меня отговаривал.

   — Значит, плохо отговаривал…! Везде лезет, а ни черта не умеет! — не сдержался Мирах, перестал обращать внимание на русоголового подростка, потянул вверх тяжелую перекладину, выжимая до отказа.

   Непонятное и неприятное нечто повисло в воздухе — все разговаривали, как прежде, шутили даже. И старательно прятали глаза при разговоре. Будто по соседству находилось такое, о чем говорить не стоит, да и опасно. Только Нунки не прятал взор — но держался поодаль. Пытался привести себя в форму — а под взглядами окружающих толком заниматься не мог. Все чаще сидел на краю площадки, глядя в белесое марево — или проводил время среди цветов Майи, поглаживал листья, возился с землей.

   На третий день его вызвали — в «тройке».

   Он спускался по лестнице почти весело, только глаза закрыл, когда перехватывал перекладины одну за другой — так было легче, голова не кружилась.

   И вот — выстроились все вызванные на блестящем плоском кольце, ждут сигнала.

   Мирах отозвал в сторону Гамаля, о чем-то пошептался с ним — оба поглядывали на Нунки. А тот стоял белый почти, губы закушены — но решительный — Сверчок никогда у него такого выражения не видел.

   Мирах шагнул к нему, заметил, как Нунки вздрогнул.

   — Не дергайся. Поддержим. Только нам трудностей не создавай.

   И, непонятно кому адресованное:

   — Суки…

   Чаша постаралась на славу — весь свой «троечный» ассортимент выдала щедро, ничего себе не оставила. И вот перед ними — валуны сходятся и расходятся, и все знают — эту преграду Нунки не преодолеть.

   — Держись за меня, — протянул руку Мирах.

   — Не надо! Вместе не выйдет.

   — Держись! — крикнул Мирах, злой, как ошпаренный кот, и вторая рука его дернулась — едва удержался, чтоб не отвесить затрещину. Кивнул Гамалю — иди, все нормально.

   И потащил за собой русоголового подростка — тот в ладонь Мираха вцепился, как утопающий в спасательный плотик. Камни боками стукались, будто зубы во рту отправились погулять, попутно кого-то жуя.

   Когда Нунки споткнулся-таки, «островитянин» схватил его в охапку и толкнул вперед, туда, где Гамаль подхватил. А сам со злостью треснул кулаком по валящемуся огромному камню — те, кто смотрел, ахнули. Вместо того, чтобы придавить к земле Мираха, камень застыл, будто подобной наглостью потрясенный.

   Обошлось. Целыми выбрались.

   Нунки все смотрел в сторону; когда на площадке встретили их, глаза опустил.

   — Прости, — шепнул. — Простите меня.

   — Ты цел? Ну и закрой варежку, — почти вежливо сказал Мирах. На плече его красовался огромный синяк — радужный, как небо в Чаше.

   За ужином Альхели кусок в горло не шел. Раньше всех закончил и направился к мойке. Проходя мимо Мираха, наклонился, шепнул:

   — Почему помог?

   — Не ради твоей просьбы, — издевательски подчеркнул слово. — Он наш. До последней жилки… он заслужил помощь. Не дать ему даже шанса… — Мирах нахмурился и мотнул головой, тихо добавил: — Посмотрим…

   Сверчок по-прежнему не испытывал желания знакомиться с «этими» — и названий-то для них не стоило подбирать… На платформах-пирожных спускались не все, лишь те, кто хотели в очередной — либо в первый раз взглянуть на быт подростков — или делали вид, что не могут затягивать ожидание встречи.

   Любой мог быть уверен — там, наверху, получит массу внимания — точь-в-точь как в зоопарке зверюшка, когда решает покинуть норку и появиться пред очи почтеннейшей публики.

   Противно было. Альхели единственный не поднимался наверх никогда. Даже Риша как-то отправилась туда вместе с Мирахом, хоть и плохо ей было потом.

   — Они же… как свора, им в радость: сразу подсмотрели, что мы… — так и не смогла договорить. Но плакать Риша перестала давно. Теперь просто отмалчивалась.

Сверху, из гостевых, Саиф пришел пасмурным, небо напоминал, каким то бывает перед самым ураганом. Молчал, а когда Наос слишком полез с расспросами — огрызнулся грубо, едва не ударил.

Сверчок заметил — он все поглядывает на подростков, время от времени облизывая губы, словно те пересыхали. Ушел к себе раньше всех, когда еще вся компания на площадке сидела, но не выдержал — вернулся, забился на самый верх «кубиков» и поглядывал оттуда, будто больная сова.

Лезть в душу тут было не принято, и мало-помалу подростки перестали обращать на него внимание. Тогда Саиф сам принялся заговаривать то с одним, то с другим… но разговор поддерживать не мог, отвлекался и терял интерес.

— Ты не заболел? — спросил его Мирах

— Нет, — вяло ответил тот.

Мирах хмыкнул, внимательно посмотрел — и, как отметил Сверчок, время от времени поглядывал в сторону Саифа.

   А тот вдруг переменился: отозвал в сторонку своего приятеля Табита, улыбчивым стал, анекдотами сыпал.

   Их двоих и вызвали на следующий день.

   На полосе обернулся к приятелю, глянул хмуро, встревожено:

   — Табит… ты…

   — Что? — не менее хмуро откликнулся тот, всячески избегая смотреть на напарника.

   Саиф поднял голову, будто пытаясь угадать — идет ли трансляция. Угадать это было невозможно, и он вздохнул, заметно сник, и сплетал-расплетал пальцы.

   Чаша вела себя примерно. Порой взбрыкивала, но тут же смирнела, да еще изображала нечто красочное на якобы небе, словно пытаясь вину загладить.

   Подростки держались на расстоянии вытянутой руки. Табит упорно вперед смотрел, Саиф — по сторонам. Особенно в сторону приятеля.

   По глазам шарахнула вспышка. Ахнул, успев в последнюю секунду уцепиться за камень. Шарил ногой, пытаясь нащупать опору; сумел встать на едва заметный выступ, отчаянно глянул вверх — валуны-то двигались.

   — Держись, — Табит склонился к нему, протягивая руку, и Саиф с благодарностью вцепился в нее. Отдышался, оказавшись наверху, спрыгнул с валуна.

   Если до сего места Чаша строила из себя примерную школьницу, то сейчас выкинула номер — такой коридор «глоткой» на языке подростков назывался. Сходящиеся стены… пробежать можно, только то справа, то слева «подарочки» из стены вылетают. А стороной не обойдешь, расщелины.

   Увидел, что Табит стоит совсем сумрачный, и о чем-то своем глубоко задумался; и будто забыл, что стоять в Чаше — опасно.

   Саиф качнулся к нему — и отпрянул, встретив угрюмый взгляд. Сделал один шаг вперед, другой… А Табит тоже вперед пошел, продвигаясь вдоль стены осторожно — на Саифа посмотрел еще раз исподлобья, и мрачнел с каждой минутой.

   Подростки все ближе сходились — и стены сходились, ладно хоть сами не двигались, просто коридор делался уже.

   Шорох раздался — Саиф мгновенно вскинулся, вгляделся попристальней в то, что их окружало. Прислушался к чему-то внутри себя. Обернулся — и с размаху толкнул напарника на острые выступившие из стены колья.

   Небо было белесым — но сквозь привычную пелену просвечивал нехороший, багровый оттенок. Будто кровь под бинтами — и не просочилась еще, и в то же время стремится наружу.

   Сверчку показалось — Мирах, как дирижер, держит в руке палочку, только невидимую. И к палочке этой привязан каждый… кроме Сверчка, но и его захватила эта беззвучная симфония, томительная и недобрая.

   Когда возвращавшая подростков домой платформа исчезла из виду, Мирах взмахнул своей палочкой.

   Саиф опомниться не успел — он не слышал беззвучной музыки, возбужденный и обессиленный внутренне тем, что произошло. Он рванулся, поняв, что симфония материализовалась. Теперь — услышал. Множество гибких рук вцепилось в него, и Саиф оказался стоящим на коленях; но все еще пытался сопротивляться.