Страница 12 из 31
— А если палец ломать, почему со мной договариваешься? Это неприятно, но просто…
Нат тихонько втянул в себя воздух:
— Не… Не могу.
— Страшно? — подпустив в голос насмешки, поинтересовался Альхели.
— Да хоть бы и страшно! — окрысился тот. — Я ж тебе по-человечески предлагаю…
— А почему — мне? Я новичок, а тут у тебя много старых знакомых. С ними спасаться не хочешь?
— Какие они знакомые, — тоскливо сказал Нат. — Психи… Девок я в расчет не беру — те, мелкие, вроде Шары, сбежать не сумеют, а постарше — стервы редкостные… ну их. Я два месяца тут, насмотрелся. Не хочу больше. Так как, договорились?
Взгляд его бегал, то заискивающе останавливаясь на лице Альхели, то начиная шарить вокруг.
— Ничего я ломать не буду, — отрезал Альхели. — Ни себе, ни тебе. Себе — особенно. Еще не хватало, чтобы с незажившим переломом вернули сюда и выпустили в Чашу…
— Да что ты, кому мы нужны? Вышвырнут, и бежать не придется…
— Тем более. Оказаться на улице калекой — ну уж нафиг…
— Тогда… — голос его совсем стих, и Нат едва не приклеился к губами к уху Альхели, шепча:
— У меня лезвие есть, я уж всячески изворачивался — подарили там, наверху…
— Зачем?
— Ну… порезать — это ж не перелом.
— Я спрашиваю — зачем тебе его дали?
— Дали? — он как-то весь сморщился, покачал головой: — Ну, просил я, и дали… Кому-то записи дарят, мне — это.
— То есть, кому-то захотелось развлечься, поглядев, как ты с этой штукой управишься. —
Альхели привстал, собираясь уйти.
— Погоди, — Нат вцепился в него. — Ну, чего ты? Это ведь шанс…
Он показывал зажатый в кулак полукруг, из двух половинок — темной и светлой. Складной пластиковый нож, игрушка, считай… Альхели видел такие — за прозрачность они «стеклышками» назывались. Их нельзя было затачивать — потому и хватало раза на два-три.
— Шанс… Ладно. Только тебе я «стекло» не доверю, понял? Не хочу, чтобы ты натворил дел…
— Тогда прямо сейчас, да? — заискивающе спросил мальчишка, и вздрогнул.
Вот и проверка на храбрость… и особо мешкать нельзя, еще спустятся сверху и помешают. Но по живому-то как? Особенно если это тело твое собственное.
— Давай тебя, — неуверенно предложил Сверчок, а Нат испуганно головой затряс: не, ты первый…
— Дурак. — Хотел было покрепче высказаться, но передумал. Можно подумать, сам он не трусит…
Отчаянно зажмурился и полоснул по ребрам сверху вниз — было даже не больно, только горячее потекло по коже и пальцам. Нат тихонько охнул. Глубоко получилось… острое лезвие, не ожидал, что настолько. Альхели открыл глаза, покосился на дело рук своих и сказал довольно-таки кровожадно:
— Ну, понял? Бери!
— Нет, я не смогу, — теперь зажмурился Нат. — А давай ты? То же самое?
Сверчок едва не выругался, тем паче, что рана заболела — жгучая такая боль, и кровь стекала на штаны. Со злостью он сжал «стеклышко» покрепче, испытывая желание голову этому Нату отрезать.
— Ладно!
И снова невольно закрыл глаза, мысленно представляя лист бумаги, по которому чертят карандашом. Услышал вскрик. Поглядел.
Получилось совсем криво — поранить другого оказалось куда тяжелее, да и Нат, придурок, шарахнулся назад. Если бы не стена, совсем бы сбежал.
«Хреновый из меня уголовник», — подумал Сверчок.
А что еще думал и делал, запомнить не успел — слишком быстро спустилась платформа с охранниками, и обоих подростков туда втащили, не церемонясь. Мог бы запас известных ругательств пополнить — да не слушал почти. Растерян был, и удивлен — быстро же среагировали… значит, и вправду следят?
Здесь, наверху, настоящее небо. Только его не разглядеть — на окнах плотные жалюзи, и потолок выложен былым пластиком. Белое все… словно вырыта норка в сугробе. Да не холодно отчего-то…
Воздух тут был на диво безвкусным. Будто не только микробов убивали дезинфицирующие лучи, но и саму душу воздуха, отчего дышать им было скучно и даже противно. Альхели предпочел бы хорошенькую медсестричку — хоть поглядывать на нее, если уж откажется поболтать — но следил за его состоянием мрачный мужик с руками, как у гориллы.
Нат не соврал — попытки задушевно беседовать с тутошними работниками, тем паче с охраной оказались бессмысленными. Безразличие, или страх — разницы никакой. Им — жить и кормить семьи.
Вытягиваясь на простыни, Альхели закрывал глаза и видел Ришу… коса болталась у нее за спиной, била по бокам при беге, и скоро во всем мире не оставалось ничего, кроме этой косы. Маятником — вправо-влево, вправо-влево, и к самому кончику подвязано острое бутылочное стекло.
За стенкой был Нат. Альхели не видел его, да и видеть особенно не желал.
А там, внизу, Чаша… При мысли о ней сосет где-то в желудке, и холодеют конечности.
Санитар принес еду на белом пластиковом подносе. Каша… на вкус ничего, но противная, скользкая. Там, в бытность свою Сверчком, какую только дрянь не жрал… ну, совсем-то дряни не касался, все же брезгливым был. Но по сравнению с этим… тут ведь все витаминизировано, блин, полезно для здоровья. А есть не хочется.
Хоть бы Ната увидеть, подумал.
— Не подскажете ли, как там себя чувствует мой товарищ? — предельно вежливо осведомился Альхели.
— Чувствует, — лаконично ответил санитар, и ушел, оставив Альхели наедине с кашей.
Тот откинулся на подушку, прикусил кончик ногтя.
А внизу сейчас получили еду, наверное, и часть сидит и жует, собравшись кружком, а кто-то сказал — отвалите от меня с вашей едой, и занимается своими делами, будто и впрямь есть дела неотложные. А Хезе — треплется наверняка, он даже когда жует, треплется. Вот ведь язык, помело… Их бы с Гамалем сложить и поделить пополам.
Тоскливо. Солнечный зайчик не скачет — ползает по стене… Жалюзи твердые, не шелохнутся. И все белое, белое… неживой цвет. И синее — там, внизу — неживой. Тут все будто роботы — словно все самое яркое и неправильное вобрала в себя Чаша…
Три дня прошли, на четвертый зашел санитар:
— Пошли.
— Как, меня уже вылечили? — делано-обиженно изумился Альхели.
— Нет, еще пара процедур осталась. — Он очень сердито взглянул: — А потом тебя ждет теплый прием внизу… даже не представляешь, насколько теплый.
— Ну отчего же. — Сверчок потянулся. — У меня богатое воображение, мне это сказали, отбирая сюда. Ну, двинулись.
По дороге никого особо не встретили. Альхели заметил несколько дверей, одна из них была приоткрыта и вела в коридор. Мальчишка собрался было нырнуть в нее, но «горилла» не вовремя обернулась.
Пришли.
Процедурный — обыкновенный; приборы какие-то, стерильная чистота, не то что в дешевых больницах. Обыкновенный, ничего себе — привык…
Стянуть больничную распашонку, плюхнуться на обтянутую белой тканью лежанку, ощутить сначала прохладу, потом тепло этой ткани…
Женщина в светло-желтом халате навела на затянувшуюся рану металлический конус, нажала на кнопку. Из конуса полился мягкий согревающий свет. Стало щекотно.
Альхели не выдержал, зашевелился, улыбаясь.
— Не делай так больше.
— А? — удивленно вскинул глаза на женщину, потом сообразил — она говорила о ране, а не о том, что он вертится.
— Почему же? — улыбнулся шире.
— Тебе и без того хватит острых впечатлений.
— А если не хватит?
— Хватит. Хороший ты мальчишка, — она отвернулась. В голосе врача было нечто… человеческое, не служебное.
— Хороший, так заберите меня отсюда, — крайне вежливым и немного наивным тоном сказал Сверчок.
— Не могу. Моей кредитки плюс имущества целиком не хватит и на половину тебя.
— Опа. Что же я так дорого стою? Неужто из-за того, что прошел несколько тестов? А раньше никому вроде не нужен был.
— Не из-за тестов. Из-за этого, — она положила пальцы на коричневые буквы. — Весьма дорогая операция, мальчик. И никто не станет выбрасывать деньги на ветер.