Сильнейшие

Кайи думал не о северянах — о движущихся камнях. Вот бы себе завести… и не один. Жаль, охотиться с их помощью неудобно — медленные, да и кому нужна добыча, которую раздавило в лепешку? Ну и подумаешь, нельзя, все равно лапы с когтями удобней. Он валялся среди цветов, обламывая стебельки и высасывая сладкий сок.

— Так вот ты какой? — проговорил мужчина с волосами, стянутыми в большой узел. — Совсем малыш.

— Я не малыш.

— Считай себя взрослым, если угодно. Ты многое можешь, и все же не знаешь ничего. Тебя носят на руках одни и боятся другие.

— И что же?

— Гордишься собой? — с насмешкой спросил эсса.

— А уж это дело мое!

Тот еще раз оглядел его — гибкого, немного растрепанного, в темно-желтых широких штанах до колена, с ожерельем на шее — раскинувший крылья орел в окружении множества солнц. Возможно, в будущем это — самый сильный страх эсса. Что ж, бывает и так…

— Мне неинтересно препираться с тобой.

— Не интересно? И не страшно? — насмешливо вскинулся мальчик.

— Страшно только взаимное уничтожение. А кем бы ты ни был, ты войну не начнешь.

— Почему?

— Сказано, что это сделает полукровка. Странное предсказание, правда? Полукровки — ничтожества. И одному из них отведена такая судьба.

— Я войны не хочу. Не суйтесь к нам, вот и все!

— Нет, малыш. Это вы к нам суетесь.

— И перевал ваш, да? — прищурился, сел.

— Да кому он нужен, перевал этот, — устало сказал мужчина. — Все равно по ту сторону гор — море да узкая полоска земли. Жемчуг, морские раковины… ценность. Кому это надо? Тевееррика ушла.

Серебристая грис Къятты переступала тонкими ногами, пугливая, но выносливая. Из шерсти таких, серебристых, делают красивые покрывала. Только грис больше пегие рождаются, жаль. Къятта гладил по шее свою любимицу, когда мальчишка примчался, плюхнулся на траву прямо под копыта. Сидя, смотрел на старшего, голову запрокинув. Къятта едва удержал испуганную кобылицу. Мальчишка и не подумал, что острыми копытами его могут поранить.

— Этот… эсса говорил о войне, о которой сказано давным-давно. Северяне собираются ее развязать?

— Не кричи от восторга — нет пока никакой войны. Мало ли чуши написано…

— Написано? Он еще говорил что-то о полукровке…

— Вернемся домой, поройся в свитках. У меня нет желания рассказывать сказки.

Не забывал до самого дома, переспрашивал то и дело. Выше подниматься не стали; Къятта решил — нет смысла, не больно хорош перевал. Нъенну и остальных подобрали почти там, где оставили — дикари мелькали неподалеку, но напасть не решились.

Древние свитки Тевееррики — кажется, дунь на них, и рассыплются. Необычные письмена, грубоватые, льнут друг к другу. Древний язык — хорошо его не знает никто. Говорят и сейчас похоже, а вот прочесть…Кайе с трудом разбирает тусклые коричневые знаки. Неприятно читать — как смотреть на старые пожелтевшие кости, неприятно — и в то же время затягивает.

«И будет вражда между югом и севером, но лишь полукровке будет небесами предоставлено право начать войну — кровавую бойню».

— Полукровке! Ничтожеству! — он чуть ли не отшвыривает листы.

— Ты столь хочешь войны? — спрашивает дед.

— Не знаю! Но если уж начинать, то с подачи достойных! Ненавижу эсса, но пусть лучше они, если нам не повезет ударить первыми!

И, подумав, добавляет:

— А лучше я это сделаю!

Глава 5

Лес близ реки Иска

Розовая бабочка с размахом крыльев едва ли не в человеческую голову порхала над полосатыми сочными стеблями тростника, а те поскрипывали, словно вздыхали. За ними виднелась река, матовая под набежавшим облачком. Широкие перистые листья шелестели, подвижными узорными тенями прикрывая половину поляны, а по краям папоротник пышный стоял. Никаких изменений.

Для леса несколько весен — так, миг один; эти деревья едва ли не века насчитывают. Соль приложила ладонь к высоченному, покрытому мхом стволу. Тахи учил ее слушать и чувствовать дерево — он приникал ухом к коре и говорил, что слышит, как бьется древесное сердце. А Соль ничего такого не слышала. Просто — красиво.

Черный ибис слетел с ветки, приблизился к Тевари, косясь на Тахи, строгавшего палку. Тот недолюбливал птицу, говорил — мало того, что эта тварь не покидает окрестности уже много весен, так и к мальчику привязалась. А сынишка вот — прикормил.

А известно — нихалли и без того не лучшие соседи, так еще и черный ибис приносит беду.

Мальчик сжевал содержимое круглой речной ракушки, с ибисом поделился. Странное зрелище — ребенок полулежит на траве, рядом горка скользких ракушек, и возвышается над плечом черная ломкая птица, хмуро и злобно поглядывает по сторонам. Ворчит еле слышно, клацает клювом, когда Тевари протягивает ей очередное лакомство.

Смешная все-таки птица, хоть и не лучший сосед.

Тихо, только дятел где-то стучит… А Утэнна и Къяли, верно, скоро вернутся с оленем.

Киуте готовит еду на поляне, дым высоко поднимается — будет хороший день. От помощи Соль отказалась — мол, вы и так со мной носились много месяцев, теперь мой черед о вас позаботиться. Она почти не изменилась — издалека прежняя девочка, хоть мелкие морщинки обозначились под глазами, и тени на веки легли. И движения куда более плавные, уверенно-женские.

Соль вспомнила день, когда Киуте робко показала страшному южанину пластину из темного серебра, которую носила на шее. При виде ее Тахи тогда удивленно присвистнул. Он, находясь при послах, выучил знаки различия северян. Понял, почему девчонке запрещали заключать союз со столь невыгодным для семьи молодым человеком, как Къяли. Сильная айо… а тот — почти никто. Что ж, она точно не будет помехой.

Однако поначалу он сердился, когда Киуте осмеливалась подавать голос. Лишняя, северянка… но она была немногим слабее Тахи, а кроме них двоих никто больше не мог служить защитой против леса и дикарей. Разве Утэнна, способный медведю шею свернуть — но подчистую лишенный Силы.

А дни летели куда быстрее, чем в начале их жизни в лесу. Вот уже и Тевари ростом отцу по плечо. Живой, звонкий мальчишка. Охотник из него неважный: хоть меткости не занимать, жалеет зверье и птиц. Зато ракушки собирает и клубни питательные находит — только диву даешься, как быстро. А вот вкусных жуков тоже готов на ладонь посадить и рассматривать, вместо того чтобы использовать по назначению.

А у Киуте сынишке пять весен, и дочка грудная. Глазастая, голосистая — всех хищников плачем манит. А сынишка, напротив, тихий. Тевари в его годы вился вьюном, обшарил все окрестные заросли, серебряным голоском вопросы разбрызгивал, а этот — сидит смирно, улыбается во весь рот, застенчиво, и молчит.

Ибис насторожился, издал резкую сухую трель:

— Арррк…

Тевари вскинул голову и втянул носом воздух, явно принюхиваясь. Позвал недоуменно:

— Мама, дым!

Серо-белые клубящиеся дорожки стелились по земле, выкатывались из-под вздыбленных корней, растекались и поднимались ввысь, постепенно сливаясь в одно удушливое полотно. Едкий запах гари — сырой подлесок еще не прогорел, а потом, когда от него останется зола, воздух станет чистым, только раскаленным, и стволы станут светиться, охваченные пламенем изнутри…

Пожар охватил лес мгновенно — пламя шло вдоль реки и вглубь. Из-за ствола выбежала ошалевшая йука, промчалась мимо Соль, не разбирая дороги. Донесся медвежий рев, а мигом позже мимо хижины пронесся олень. Птицы срывались с ветвей, хлопали крыльями, покидая горящий участок леса.

— Уходим! — Тахи нахмурился — и впервые Соль увидела растерянность на его лице. Лесной пожар — страшная вещь, но после сезона дождей, едва успела просохнуть земля — так не бывает.

Соль хватала то одно, то другое, запихивая в кожаный мешок, плохо соображая, что взять самое важное, и Тахи схватил ее за руку: