Страница 8 из 75
Так установились своеобразие и суть диккенсовского творчества: реальное пространство, место он заполняет фантастическими образами и существами, отображающими подлинную социальную психологию. Хотя они и воплощены в искаженные подчас тела, но облачены все же в реальное платье и помещены в реальную обстановку реальных вещей.
Для Диккенса это — не прием для усиления фантастического вымысла; таково его собственное восприятие жизни и мира, и такова сама его собственная жизнь. По виду и по душевному складу по внешнему и по внутреннему облику его герои — фантастические существа, населяющие реальные места Лондона и английской провинции, существа, среди которых он чувствует себя как в реальной среде. По сути они остаются мелкими буржуа, но идеализированными — в положительную или отрицательную сторону — фантазией Диккенса. Поэтому, когда ему было предоставлено право распоряжаться в «Записках Пиквикского клуба» сценой, местом действия, он почувствовал уверенность в своих силах, он знал, что его фантазия наполнит действием и фантастическими людьми любую реальную сцену. Как Диккенс сам подчеркивает в цитированном Предисловии, его первоначальным замыслом было только представить читателю некоторые «забавные типы и эпизоды». Никакой мысли о завязке, которая сковала бы единством действия эти типы и эпизоды, у него не было; он считал бы такую мысль неосуществимой при том способе, каким должно было выходить его произведение, то есть отдельными месячными выпусками, на протяжении двадцати месяцев. В другом Предисловии (к первому изданию в виде книги) Диккенс говорит, что ставил себе целью сделать из каждого выпуска более или менее законченное целое, но все же так, чтобы совокупность их была связана, по возможности, простыми и естественными переходами от одного приключения к другому. Единственная общая мысль у него была о клубе, мысль, подсказанная издателями, но он сделал из нее не завязку романа, а лишь отправной пункт для похождений членов клуба и для всего повествования, и это одна из причин, в силу которых «Записки Пиквикского клуба» иногда называют не романом, а эпопеей; по этому поводу следует вспомнить определение Филдинга, согласно которому роман и есть не что иное, как комический эпос.
ЧАСТЬ 13
Изменение плана
Вскоре оказалось, что идея клуба только связывала свободу автора в сцеплении развиваемых им приключений, и, как он сообщает в тех же Предисловиях, он постепенно от нее отказался. Это не могло не отразиться на построении целого, и Диккенс это чувствовал, хотя ни разу не признавал полностью. В первом, более раннем, Предисловии он как будто оправдывается, ссылаясь на то, что самый способ опубликования произведения препятствовал введению сложной завязки, а с другой стороны, делает не слишком удачную попытку защищаться. Если бы кто-нибудь поставил в упрек «Пиквикским запискам», — говорит он, — что это — только ряд приключений, где место действия все время меняется, а действующие лица появляются и исчезают, как люди, которых мы встречаем в действительной жизни, автор мог бы утешиться тем соображением, что это произведение и не претендует на большее и что тот же упрек можно сделать некоторым из крупнейших английских писателей. Такое соображение должно было показаться читателям Диккенса тем менее убедительным, что следующий его роман — «Оливер Твист» (ч. 10), который начал выходить (также ежемесячными выпусками), когда «Пиквик» был только на середине, выполнялся по очень сложному плану и развивал замысловатую интригу. Во втором Предисловии Диккенс скромнее. Он признает, что опыт и работа научили его кое-чему и он предпочел бы, чтобы главы «Пиквика» были теснее связаны одним общим замыслом.
Серьезнее был тот упрек критики, который отмечал изменение в характере главного героя романа, самого мистера Пиквика. В самом деле, бросается в глаза, что мистер Пиквик выступает сперва как ограниченный, смешной педант, а потом оказывается образцом жизнерадостного благодушия и неисчерпаемого благоволения, сердечности и отзывчивости. Больше того — из героя комических ситуаций, из объекта насмешек он превращается в активного благодетеля для всех окружающих, в объект всеобщей симпатии, даже со стороны тех, кто хотел подшутить над ним или обидеть его. Диккенс упоминает об этом упреке во втором из цитируемых Предисловий, хотя формулирует его мягче; было отмечено, — говорит он, — что мистер Пиквик по мере развития рассказа становится добрее и разумнее. По-видимому, силу этого упрека Диккенс признает, потому что объяснение, которое он дает в ответ на него, может быть принято только как шутливая и остроумная отговорка. По его мнению, перемена в характере мистера Пиквика не покажется читателям надуманной или неестественной, если они примут во внимание, что в реальной жизни особенности и странности человека, сколько-нибудь выделяющегося своей экстравагантностью, прежде всего бросаются в глаза, и лишь только после того как мы познакомимся с ним ближе, мы проникаем глубже поверхностных черт характера и знакомимся с лучшими сторонами его. Если допустить, что это не шутка, то меньше всего от Диккенса можно было бы принять такого рода ссылку на «реальную жизнь» как на критерий его фантазии (ч. 12). Скорее эта ссылка, в устах Диккенса, имеет в виду подчеркнуть шутливый характер высказанного им соображения, ибо признание принципа не есть еще его выполнение.
Непоследовательность в изображении мистера Пиквика проистекает, однако, не столько из отсутствия у Диккенса склонности к реализму, сколько из его авторской неопытности. Когда он задумывал «ряд приключений» на фоне «меняющегося места действия», он еще не осмыслил своего способа создавать единство в разнообразии действия. Когда он убедился, что «отправной пункт», выбранный им (ч. 12), связывает его, он все же отказался от него не прежде, чем нашел для романа подходящую завязку.
Он как бы снова начал повествование, повел его от нового отправного пункта действительной завязки, от нее пустил всех своих героев единым путем, находя для каждого из них естественный и свободный выход из действия.
Натянутое и искусственное разрешение некоторых частностей обязано своим схематизмом и поспешностью все-таки неудачному первому началу и особенно заметно в его свете. Новый замысел и внезапная завязка романа ясно видны начиная с двенадцатой [в наст. издании — одиннадцатой. Ред.] главы, «сообщающей об очень важном деянии мистера Пиквика, ставшем не меньшим событием в его жизни, чем в нашем повествовании». Предыдущая, одиннадцатая [в наст, издании — десятая. Ред.] глава содержит последнее прямое обращение мистера Пиквика к клубу, а затем автор о клубе забывает, чтобы вспомнить о нем только в последней главе и устами мистера Пиквика объявить, что Пиквикский клуб закрыт. Между тем существование клуба было, по-видимому, первоначально рассчитано на более длительный срок, как видно из фразы, составляющей едва ли не самое крупное редакционное отступление первых изданий «Записок» от последующих. Когда мистеру Пиквику были преподнесены пиквикистами очки в золотой оправе, он повесил в зале клуба свой портрет, писанный масляными красками, который «не пожелал уничтожить и после того, как стал несколькими годами старше». Эта фраза, находившаяся в противоречии с быстрой ликвидацией клуба, была потом выброшена (гл. 10, XI).
Начиная с двенадцатой [в наст, издании — одиннадцатой. Ред.] главы, члены-корреспонденты клуба меньше всего думают о заданных им первою главою «научных изысканиях», точно так же как и о спорте. Все повествование располагается теперь вокруг «дела миссис Бардль против Пиквика». Это была счастливая мысль, она выводила фантазию Диккенса на твердую почву хорошо известных ему мест: суда, адвокатских контор, долговой тюрьмы. Введением Сэма Уэллера создавалась не только интересная параллель к мистеру Пиквику, но открывалась также возможность развития самостоятельных мотивов по его линии с участием новых действующих лиц: отца Уэллера, мачехи, Стиггинса, Соломона Пелла и др. А это, в свою очередь, позволяло писателю изображать знакомый ему антураж пассажирских карет, кабачков, попоек и т. д. В связи с этим переставляются все намеченные ранее роли.