Разбитое окно

– Нет, не всех.

– Значит, только тех, кто, на ваш взгляд, заведомо подозрителен. И кого вы уже заранее готовы обвинить. – Голос Мамеды зазвучал вызывающе, черты лица обострились. – Ну да, конечно. Такое у нас то и дело происходит.

– Разыскивается человек, мужчина, имеющий полный доступ к i

Пуласки понимал причину озабоченности Мамеды.

– Ваша национальность тут ни при чем.

Однако попытка успокоить его не удалась. Мамеда со злостью выпалил:

– Я по национальности американец! Я так же, как и вы, гражданин США. То есть я предполагаю, что вы гражданин. Но может быть, и нет. В этой стране вообще очень немногие являются настоящими коренными жителями.

– Простите, если я вас обидел.

Мамеда пожал плечами:

– Я уже привык. Жизнь заставила. К сожалению. Это земля свободы, но и предубеждений тоже. Я…

Мамеда запнулся; его взгляд устремился куда-то мимо и выше Пуласки, как будто там кто-то стоял. Полицейский покосился назад через плечо, но никого не увидел. Мамеда продолжил:

– Эндрю велел отвечать на все ваши вопросы. Я готов. Пожалуйста, спрашивайте, что вас интересует. У меня сегодня много работы.

– Скажите, эти досье… хранилища, кажется? Так они у вас называются?

– Да, хранилища.

– Вы когда-нибудь делали копии этих досье?

– Зачем? Чтобы получить нагоняй от Эндрю?

Любопытно. Гнев Эндрю Стерлинга – главный сдерживающий фактор. Не полиция, не уголовная ответственность.

– Значит, вы не делали копий досье?

– Никогда. Если в программе вирус, или в редакторе сбой, или интерфейс барахлит, я могу увидеть часть статей или заголовки, но не больше. Этого достаточно, чтобы понять суть проблемы и дописать код или уничтожить вирус.

– А не мог ли кто-нибудь разведать ваши пароли и проникнуть в базу данных? Ну, и скачать досье?

Мамеда подумал.

– Нет, мои пароли никто не мог узнать. Я не храню их в письменном виде.

– Вы часто заходите в помещения ячеек данных и Центра приема информации? Или, может, в одни заходите, в другие нет?

– Да, конечно. Без этого я не смог бы выполнить свою задачу – обеспечить бесперебойный поток информации.

– Не могли бы вы сказать, где были в воскресенье между двенадцатью и четырьмя часами дня?

– А! – Понимающий кивок. – Так вот, значит, к чему все шло. Был ли я на месте преступления.

Пуласки с трудом выдерживал злой взгляд черных глаз собеседника.

Мамеда оперся обеими ладонями на стол, будто хотел встать в негодовании и броситься вон, хлопнув за собой дверью. Однако остался на месте и только сказал:

– Утром я позавтракал с друзьями… – После некоторого замешательства добавил: – Они мусульмане – вам, наверное, надо это знать.

– Я…

– А потом весь день я провел в одиночестве. В кино сходил…

– А в кино тоже в одиночестве?

– Я, как правило, хожу в кино один. Чтобы не отвлекаться. Это был фильм Джафара Панахи, иранского режиссера. Вы когда-нибудь смотрели… – Мамеда стиснул челюсти. – Ладно, проехали.

– У вас сохранился билет в кинотеатр?

– Нет… А после я ходил по магазинам. Домой вернулся часов в шесть, кажется. Позвонил на работу узнать, все ли в порядке. «Коробки» работали нормально. Потом я поужинал с приятелем.

– Днем вы оплачивали покупки своей кредитной карточкой?

Мамеда ощетинился.

– Я просто ходил по магазинам. Разглядывал витрины. Купил только кофе и сандвич. Заплатил наличными. – Он наклонился вперед и яростно прошептал: – Сомневаюсь, что вы задаете эти вопросы всем остальным. И знаю, что вы думаете о нас. Думаете, мы обращаемся с женщинами как с домашними животными. Вам не понять, что мне дико слышать в свой адрес ваши обвинения в изнасиловании. Это варварство! Вы меня оскорбляете!

Пуласки приложил большое усилие, чтобы не опустить глаз под жгучим взглядом Мамеды.

– Сэр, заверяю вас, мы действительно спрашиваем всех, кто имеет доступ к i

Мамеда чуть поостыл, но снова раскалился, когда Пуласки спросил его, где он был во время остальных преступлений.

– Понятия не имею! – выкрикнул ночной менеджер, встал и, угрюмо кивнув, вышел, отказавшись разговаривать дальше.

Пуласки попытался сделать выводы из случившегося. Что означало поведение Мамеды? Страх разоблачения? Возмущение в связи с необоснованными подозрениями? Притворство? У молодого полицейского не было ответов на эти вопросы, а только ощущение, что он опять оказался в дурацком положении.

«Включай мозги», – приказал сам себе Пуласки.

Второй допрашиваемый, Шрейдер, представлял собой полную противоположность Мамеде. Это был типичный компьютерный фанат – длинный, нескладный, в мятом костюме, болтающемся на нем как на вешалке; руки испачканы принтерными чернилами. Через толстые, захватанные линзы очков смотрели выпученные глаза. В общем, полное несоответствие стилю «ССД». Если в поведении Мамеды сквозила виноватость, то у Шрейдера наблюдалась, по поверхностному определению Пуласки, легкая придурковатость. Он первым делом извинился за опоздание (хотя ничуть не опоздал) и принялся объяснять, что был занят – вытравливал «жучков» в компьютерной «проге». Потом пустился в технические подробности, позабыв, что разговаривает не с коллегой, а с копом, и Пуласки пришлось возвращать его в действительность.

Пальцы у Шрейдера постоянно бегали, будто по воображаемой клавиатуре. Он с удивлением (или притворным удивлением) выслушал рассказ Пуласки об убийствах. Выразив сожаление, Шрейдер ответил на поставленные перед ним вопросы: да, он часто бывает в ячейках данных; да, он мог скачивать досье, но ни разу не делал этого. Как и Мамеда, Шрейдер был совершенно уверен, что его пароли не могли стать известны посторонним.

У него имелось алиби на воскресенье, поскольку около часу дня он пришел на работу проследить за последствиями крупного сбоя в системе, исправленного в пятницу. Компьютерщик снова попытался растолковать Пуласки суть проблемы, но тот довольно резко его остановил. Шрейдер подошел к компьютеру, установленному в углу переговорной комнаты, нажал несколько клавиш и развернул монитор экраном к Пуласки. На нем был табель отработанного времени. Полицейский убедился, что действительно в воскресенье стояла отметка о приходе Шрейдера в час дня, а ушел он уже после пяти.

Поскольку менеджер дневной смены находился здесь в часы, когда убили Майру Уэйнберг, Пуласки не стал утруждать себя выяснением его алиби на даты других преступлений.

– Думаю, с вами на этом закончим. Спасибо.

Когда тот покинул переговорную комнату, Пуласки бессильно откинулся на спинку стула, уставясь невидящим взглядом в узкое окно. От напряжения у него повлажнели ладони, желудок сжался в тугой узел. Он достал сотовый из футляра на поясе. Не соврал секретарь Джереми, похожий на гостиничного посыльного: связи тут нет.

– Ну, привет!

Пуласки подпрыгнул на месте от неожиданности. Тяжело дыша, он обернулся и увидел в дверях Марка Уиткома с желтыми блокнотами под мышкой и двумя чашками кофе в каждой руке. Рядом с ним стоял мужчина постарше – темные волосы припорошены преждевременной сединой. По его черному костюму и белой сорочке Пуласки догадался, что это сотрудник «ССД».

А им чего нужно? Молодой полицейский попытался изобразить на лице светскую улыбку и кивком пригласил их войти.

– Рон, я хотел представить вам своего босса. Знакомьтесь: Сэм Броктон.

Пожимая руку Пуласки, Броктон внимательно взглянул на него и произнес с кривой улыбочкой:

– Значит, это по вашей милости за мной шпионили горничные в вашингтонском отеле «Уотергейт»?

– Боюсь, что да.

– Что ж, по крайней мере я теперь не числюсь в подозреваемых. Если вам понадобится содействие исполнительно-правового отдела, обращайтесь к Марку. Он уже ввел меня в курс происходящего.