Страница 29 из 36
Итак, публикация глав книги "Ты, жгучий отпрыск Аввакума…" в очередной раз подтвердила очевидное: подавляющее большинство работ Сергея Куняева посвящено поэзии ХХ века, а самые объёмные среди них – это исследования о писателях первой трети столетия. Об объёме проделанной работы и масштабе творческой личности Куняева дают представление уже называвшиеся работы и те, которые ещё не звучали. Это такие статьи, как "Городу и миру" (1989) об А.Ахматовой, "Поэт возмездия" (1997) об А.Блоке, "Жизнь и поэзия Михаила Кузмина" (1988), "Этот воздух пусть будет свидетелем…" (1993) об О.Мандельштаме, "Голос в серебряном просторе" (1986, 2006) о С.Маркове, "Сражений и славы искатель" (1990) о Б.Корнилове, "Победивший косноязычье мира" (2003) о Н.Заболоцком, "Мой неизбывный верто- град…" (1982, 2002) о Н.Тряпкине, "Между миром и Богом" (1986) и "Путь к Христу" (2001) о Ю. Кузнецове и др.
Названные и неназванные работы позволяют утверждать, что Сергей Куняев анализирует творчество авторов, принадлежащих к, если перефразировать название его рецензии, "основному стволу" отечественной поэзии ХХ века. Другие же якобы русские стихотворцы (как, впрочем, и прозаики), все эти русскоязычные посредственности и таланты, возведённые в ранг гениев либеральной кликой, Куняева мало интересуют. Как правило, о них критик говорит походя – и это очередной его творческий принцип – как о сорняках либо паразите омёле, опутавшей "основной ствол" русской литературы.
Поэтов и прозаиков, попавших в поле зрения С.Куняева, можно условно разделить на три группы. Первая – это авторы, чьё творчество частично или полностью выпало из истории отечественной словесности (о них достаточно много уже говорилось). Вторая группа – писатели, которых можно назвать "трудными классиками", к коим я отношу авторов, чьё значение признано многими исследователями и читателями, а творчество вызывает непрекращающиеся бурные споры, взаимоисключающие оценки. Юрий Кузнецов из этой группы писателей, и не случайно о его поэзии появилось две статьи Куняева (уверен, будут ещё). Третья группа – "пока не классики", то есть авторы явно первого ряда, чьё творчество по разным причинам не стало общепризнанной классикой, но таковой, безусловно, является. Среди данной группы писателей у Куняева есть очевидные фавориты – Николай Тряпкин, Леонид Бородин, Вера Галактионова. Произведения двух последних прозаиков анализируются в статьях ""Дон Кихоты" и "третья правда"" (1990), "Беззаконная комета" (2001), "Умрёт Толстой. Что тогда?" (2003).
Немало у Сергея Куняева и статей – откликов на разножанровые публикации последних двух десятилетий, которые есть критика в "чистом виде", контактный "бой" с объектом эмоционального, живого, детального, убедительного анализа. Среди них, в первую очередь, следует назвать такие блестящие статьи, как "Исповедь примадонны" (1993) о мемуарах Галины Вишневской, "Женщина без мифа" (1998) о книге А.Ваксберга, посвящённой Лиле Брик, "И свет, и тьма" (2004) о статье К.Азадовского "Переписка из двух углов империи", где речь идёт о Викторе Астафьеве, Натане Эйдельмане, и не только о них, "Ахматова в зазеркалье Чуковской" (2007) о мемуарах Лидии Чуковской.
Статью о гениальной Вере Галактионовой "Беззаконная комета" Сергей Куняев заканчивает показательно для себя: "Ветер опустевшего века разносит слова, что заклинают людей помнить себя лучшими. Слова, повествующие о любви, участии, милосердии, о детском простодушии.
И ни одно из этих слов не может пропасть бесследно, не дав нужного всхода. Потому что мы будем жить. Мы будем любить. Вопреки всему".
В этих словах – весь Сергей Куняев, с его редкой для нашего времени верой в Слово и Человека. Критик представляется мне однолюбом, человеком чести, единожды присягнувшим на верность русской литературе, России, и эту клятву не нарушившим ни разу. Несмотря ни на что, вопреки всему.
А всходы от его слов – есть и будут.
Роман СЕНЧИН НАСТОЯЩИЙ ПАРЕНЬ
РАССКАЗ
Каждое лето я езжу из Москвы, где живу, к родителям под Минусинск, что на юге Красноярского края. Это больше трёх суток поездом по Транссибу, потом ещё автобусами... Плацкартные вагоны я предпочитаю купейным, и не из-за их относительной дешевизны (хотя и это имеет значение), а чтобы посмотреть на людей, послушать, что и как они говорят (в моей писательской профессии это важно), что едят, как одеваются. На улице или в кафе они совсем другие, чем в поездах, – поезд, как-никак, дом, кому на сутки, кому на двое-трое-четверо...
Однажды (могу даже высчитать год – две тысячи второй) я возвращался в Москву, и где-то в Новосибирске, а может, в Омске (впрочем, нет, в Омске поезд стоит ночью, а тогда был день), короче, на одной из станций в наш плацкартный отсек заселились две девушки. Одна, постарше, лет двадцати семи, заняла нижнюю полку, а другая, на вид четырнадцатилетняя, – верхнюю. И, что свойственно полуподросткам-полудевушкам, стесняясь посторонних, злясь на себя за неловкость, вторая стала устраивать свое временное жилище.
Положила на сетку косметичку и щётку с пастой, сунула под подушку книгу и плеер, а на стенке (там есть такая упругая полоска, неизвестно мне, для чего) укрепила портрет Сергея Бодрова... Я лежал на соседней полке и наблюдал.
Девушка обернулась на меня; я тут же притворился дремлющим. Убедившись, что не смотрю, она быстро поцеловала портрет, что-то прошептала. Легла, вставила в уши наушники. Шипяще зазвучала мелодия; я сумел разобрать, что это "Наутилус", песня "Крылья". Усмехнулся: "Поклонница "Брата".
В то время меня раздражала мода на Бодрова, и я часто иронически говорил, увидев его на экране: "Вот он, герой поколения. Двух слов не может связать. Типичный Серёга. Зато мочит всех подряд без рефлексий". И его быстрое продвижение наверх раздражало – и актёр культовый, и сценарии востребованы, и уже сам фильм снял. "Ещё бы. Папаша-то у него не слесарь с завода"...
Прошло часа два. Я успел действительно подремать, полистать неинтересную книгу, от души позевать со скуки; девушка спускалась и поела там со своей сестрой. Потом забралась обратно и, перед тем как улечься, снова шепнула что-то портретику.
– Любимый артист? – не выдержал я.
Девушка торопливо, горячо на меня взглянула, как на нахала, но ответила:
– Типа того.
– М-да, девушки таких любят. Уверенный, сильный. Жалко, что в жизни таких что-то нет.
– Он и в жизни такой. – И девушка легла, потянула к ушам наушники.
– Вряд ли. В жизни все слабоваты. Сама жизнь делает человека слабым. Компромиссы, общепринятые ценности, ограничения... Я вот, – кашлянул я вроде как смущенно, – писатель, третья книга выходит, много журнальных публикаций...
Я сделал паузу, ожидая, что девушка спросит мою фамилию, но она не спросила. Впрочем, и наушники вставлять уже не спешила.
– И меня постоянно ругают, что у меня герои слабые, плывут по течению. В общем, правильно. Но я ищу сильного героя, крепкого. К каждому человеку приглядываюсь. И... я сейчас сильных имею в виду... и – или животное, зверь точнее, или притворяется до первого осложнения. Зверей не хочу плодить в литературе. Да и что в них интересного? Шагают по жизни, остальных топчут, если кто-то дёрнется – в харю. А те, кто сильными притворяются... Да ну их тоже... Приходится писать о слабых. И вот кумир ваш... это на экране он такой, а в жизни реальной...