Страница 5 из 39
Борис Тарасов ЦАРСКИЙ ИЛЬ РАБСКИЙ?
Духовная глубина и пророческая сила слова – именно эти качества отличают русскую классическую литературу и религиозную философию, чей художественный и мыслительный опыт обусловлен обострённым вниманием к "тайне человека" (Ф.М. Достоевский), к корневым противоречиям его природы: "Я царь, я раб, я червь, я Бог" (Г.Р. Державин). Кто есть человек – продукт стихийной игры слепых сил природы, "свинья естественная", как утверждает, например, Ракитин в "Братьях Карамазовых" или образ и подобие Божие? От смутно ощущаемого или ясно осознаваемого ответа на главный вопрос о собственной сущности зависит вольное или невольное предпочтение "божественных" или "червивых" ценностей, направление воли и желаний по "царскому" или "рабскому" пути, построение своей и окружающей жизни на "тёмной основе нашей природы" или на основе "положительных сил добра и света".
Размышляя над творчеством Ф.М. Достоевского, В.С. Соловьёв приходил к следующему фундаментальному и вечно актуальному выводу: "Пока темная основа нашей природы, злая в своём исключительном эгоизме и безумная в своём стремлении осуществить этот эгоизм, всё отнести к себе и всё определить собою, – пока эта тёмная основа у нас налицо – не обращена – и этот первородный грех не сокрушён, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей слепых, глухих, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздаётся вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаёте себя за здоровых, для вас нет исцеления… Истинное дело возможно, только если в человеке и в природе есть положительные силы добра и света; но без Бога ни человек, ни природа таких сил не имеет".
Сосредоточенность на противоречивой природе человека и, соответственно, на неоднозначном ходе истории определяет непреходящее и в высшем смысле прагматическое значение наследия отечественной классики и философии – особенно в контексте всё более усиливающихся и все менее обсуждаемых (по крайней мере в правящем бал информационно-манипулятивном поле глобализирующегося, виртуализирующегося и театрализирующегося общества) современ- ных вызовов вечным ценностям и нравственным законам жизни. Один из самых печальных и поучительных уроков истории заключается в том, что она ничему не научает, а глубинный и потому всегда актуальный, насущный, прогностический художественный и философский опыт русских писателей и мыслителей неуклонно оттесняется на периферию нашего сознания, становящегося нечувствительным и невосприимчивым к их пророческой логике. Органически воспринятая или открыто заявленная христианская традиция позволяла им трезво оценивать любые социальные проекты или политические реформы, исторические тенденции или идеологические построения, философские методы или эстетические системы, исходя из корневого проникновения во внутренний мир человека и благодаря, так сказать, "различению духов" в нём. Другими словами, все они прекрасно понимали, что всевозможные метаморфозы и конечные результаты всяких "идей" обусловлены состоянием умов и сердец культивирующих их "людей". В конечном итоге именно духовное начало играет в истории первостепенную роль, предопределяя направление, содержание и характер творческой деятельности, цели и задачи использования тех или иных "внешних" достижений. Следовательно, "восходящее" или "нисходящее" развитие истории зависит не столько от изобретаемых общечеловеческих ценностей (при уже существующих христианских!) или изменяющихся социальных учреждений, научных открытий или промышленных революций, сколько от "внутренних" установок сознания, своеобразия нравственных принципов и мотивов поведения, влияющих по ходу жизни на рост высших "царских" свойств личности или, напротив, на их угасание и соответственно на их проекцию вовне и обустройство окружающего мира. "Внутреннее, сокровенное, духовное, – подчёркивал И.А. Ильин, – решает вопрос о достоинстве внешнего, явного, вещественного".
Обращая внимание на невидимую сращённость "идей" и "людей", на зависимость "внешнего" от "внутреннего", русские писатели и мыслители как бы приглашают и нас повернуть голову в эту сторону. Но мы всё продолжаем на свой лад воспроизводить разоблачённую ещё Ф.М. Достоевским (кстати, в перестроечное время почти один к одному повторена модель его "Бесов" уже со своей нерасторжимой взаимосвязью "чистых" западников и "нечистых" нигилистов, "прогрессивных" губернаторов и примостившихся к ним уголовников, со своими литературными и кинематографическими "кадрилями" и т.п.) схему зависимости человека от среды, уповаем на "внешние" достижения биологических или информационных революций, меняем местами главное и второстепенное, прини- маем материальные средства человеческого существования за его высшую цель, заслоняясь от "внутреннего" рассмотрения конкретного душевного содержания и реального состояния сознания современных индивидумов разговорами о формальных преимуществах тех или иных общественных учреждений и механизмов или абстрактными причитаниями о гуманизме, прогрессе, демократии, новом мышлении, рыночных отношениях, правовом государстве и т.д. и т.п. (здесь вспоминаются строки покойного поэта В.Соколова: "и зачем мне права человека, если я уже не человек").
Нынешние властители дум почти с религиозным трепетом твердят о так называемом цивилизованном мире, не замечая его не только оборотные, но и даже очевидно противоречивые стороны, отказываясь от качественного анализа душевно-духовного самочувствия личности, не задумываясь о неизбежных и естественных последствиях общего хода жизни, имеющего в своей основе не дружбу, любовь и согласие, а конкуренцию, соперничество и вражду, не пресекающего, а распаляющего и утончающего действия восьми "главных страстей", или "духов зла" (гордости, тщеславия, сребролюбия, чревоугодия, блуда, уныния, печали, гнева).
В пылу неофитского первооткрывательства и наивно-пристрастной идеализации ценностных координат современной цивилизации за бортом сознания оказываются те процессы, которые по-своему формируют и обрабатывают духовно-душевный мир человека, укореняют его волю в низших этажах сущест- вования, упрочивают и разветвляют своекорыстие как тёмную основу нашей природы в рамках денежного абсолютизма, воинствующего экономизма, юридического фетишизма и мировоззренческого сциентизма. Так называемые "эмпирики" и "прагматики" (архитекторы и прорабы как "социалистического", так и "капиталистического" Вавилона), общественно-экономические идеологи всякого времени и любой ориентации, уповающие на разум или науку, здравый смысл или хваткую хитрость, "шведскую" или "американскую" модели рынка, склонны игнорировать стратегическую зависимость не только общего хода жизни, но и их собственных тактических расчеётов от непосредственного содержания и "невидимого" влияния изначальных свойств человеческой природы ("рабских" или "царских"), от всегдашнего развития страстей, от порядка (или беспорядка) в душе, от действия (или бездействия) нравственной пружины. "Под шумным вращением общественных колёс, – заключал И.В. Киреевский, – таится неслышное движение нравственной пружины, от которой зависит всё".
Действительно, смена идеологических теорий или обновление социальных институтов, технические успехи или законодательные усовершенствования, декларации "нового мышления" или благие призывы к мирному сосуществованию сами по себе ничего не значат и лишь запутывают умы (хотели, как лучше). В реальности всё зависит от фактического состояния "внутреннего" человека, от своеобразия его побудительных принципов и направления воли, от "рабского" влияния алчности, зависти, тщеславия, властных амбиций или капризов плоти (получается, как всегда) и от "царской" способности противостоять им (получится, как хотелось). "Ясно, – писал Ф.М. Достоевский, – что общество имеет предел своей деятельности, тот забор, о который оно наткнётся и остановится. Этот забор есть нравственное состояние общества, крепко соединённое с социальным устройством его".