Страница 16 из 35
— Значит так, Ваня… Заночуешь в нашем общежитии. Комната отдельная, со всеми удобствами, хотя, конечно, пятизвёздочной её не назовешь. Сейчас я тебя доставлю. Там есть буфет, работает чуть ли не круглосуточно — сам понимаешь, специфика работы… Перекусим вместе. Вопросы, просьбы, предложения?
— Попозже, капитан, утречком. Я к ночи плохо соображаю.
— Как и все мы, — проворчал следователь и взмахом руки показал на выход. Тщательно заперев дверь, Зайцев наклеил бумажку на замковую щель, опечатано, дескать, преступление здесь было совершено, расследование, дескать, идёт, не надо сюда соваться — как бы сказал он, обращаясь ко всем этим любопытным и любознательным. Ваня всю дорогу молчал, опять забившись в угол на заднем сидении. Но едва машина остановилась у общежития, тут же открыл глаза и с интересом выглянул наружу.
— А я, честно говоря, думал, что ты меня на ночь в камеру определишь.
— Перебьёшься. Камеру еще заслужить надо.
Поужинали в буфете общежития. В небольшой комнате кроме них никого не было. Салат из капусты, котлета с макаронами и компот из сухофруктов. Не слишком вкусно, но вполне съедобно.
— Ты вот, капитан, недавно спросил о просьбах… Здесь, в общежитии, наверно, красный уголок есть со стенгазетой, с портретом Ильича?
— Уголок есть, но с Ильичом, боюсь, сложности будут… На реставрации портрет. Уж лет пятнадцать всё восстановить не могут, мухи загадили.
— Ну и бог с ним… Это я так спросил… Чтоб разговор поддержать. Там у вас, наверно, игрища есть всякие? Шарады, ребусы…
— Что тебе нужно?
— Шашки.
— С кем собрался играть? Я ведь сейчас ухожу… У меня еще дела.
— А с тобой мне нечего играть, капитан… Я когда-то был чемпионом института астрофизики. Это тебе не хухры-мухры.
— Ладно… Ложись, отдыхай, набирайся сил, завтра утром поговорим подробнее.
— Шашки, капитан… И бумажку с цифирьками оставь мне на ночь…
Зайцев долго смотрел в глаза бомжаре, потом собрал на поднос посуду, отнёс к столику в углу, вернулся, снова сел.
— Следы, говоришь, остаются?
— Надеюсь, — смиренно ответил Ваня, опустив глаза, будто его уличили в чём-то непристойном.
— С кем ты ночью собрался играть?
— С убийцей, капитан.
— Надеешься выиграть?
— Постараюсь.
— А ничья тебя устроит?
— В нашем с тобой деле ничьих не бывает, — веско сказал бомжара и вскинул руку чуть вверх и в сторону, как это делали в своё время греческие боги во время своих посиделок на горе Олимп.
Нашёл Зайцев, нашёл все-таки расползающуюся коробочку с шашками и сложенную пополам картонку с чёрно-белыми клеточками. Комнату Ване выделили вполне приличную — стол, стул, шкаф, небольшой отсек с унитазом и душем. Да, и железная солдатская кровать, уже застеленная, с простынкой, одеялом, со взбитой уже, хотя и тощеватой подушкой.
— Не знаю, капитан, какие номера ты называешь пятизвёздочными, но по мне выше этого ничего в мире нет. Даже более того — и не должно быть.
— Не возражаю, — Зайцев положил на стол листок бумаги, который они так долго искали в квартире жертвы, прижал его к столу коробочкой с шашками, чтоб опять случайным сквозняком не сдуло со стола, не унесло в раскрытую форточку.
— Всё, капитан, иди, — нетерпеливо сказал Ваня. — У тебя много дел, ты везде должен успеть, уличить, задержать и посадить. Да, ещё одно… Если при обыске у убийцы тебе попадется альбом с марками… Серовато-белёсого цвета… Потолще тех, которые в шкафу стоят, и росточком пониже… Считай, что тебе повезло. За этим альбомом убийца и приходил.
— Так, — крякнул Зайцев и прислонился спиной к двери. — Что-то ещё в тебе возникло?
— Пустячок… Если опять же при обыске в какой-то из квартир наткнёшься на бутылочку с канцелярским клеем, его ещё силикатным называли… Считай, что ты на верном пути… Последнее время он встречается не часто… Или увидишь кисточку с подсохшим клеем… Или капельки этого клея на столе, на подоконнике… Когда он застывает, то становится прозрачным, но при этом хрупкий, ломкий…
— Знаю я этот клей… Но в продаже силикатного давно нет.
— Зато ты наверняка не обнаружишь его в каждой из двенадцати квартир. Только в одной. В которой убийца и проживает. И ещё… Не вздумай чашки из под кофе помыть.
— А что там? — обессилевшим голосом спросил Зайцев.
— Кофейная гуща! — бомжара вскинул правую руку вверх и чуть в сторону, так, что раскрытая его ладонь неизменно обращалась кверху, будто оттуда, с неба, получал он сведения, подсказки, советы.
— Ну, гуща… И что?
— На ней начертана печальная участь убийцы… Но он или не смог прочитать, или не поверил… Ты найдёшь его, не сомневайся. Он обречён. Я увидел в чашке знак.
— Ваня… Ты не хочешь ничего пояснить, поделиться…
— Капитан, это всё мелкие подробности… Поговорим завтра. Меня от одного вида этой подушки бросает в сон.
— Ну, что ж… Спокойной ночи, Ваня… Береги себя, — последние слова Зайцев не собирался произносить, они выскочили как бы сами по себе. И, спускаясь по лестнице, следователь озадаченно склонял голову то к одному плечу, то к другому — чего это он, на ночь глядя, вздумал такую заботу о бомжаре проявлять?
Уже во дворе общежития, возле своей машины, Зайцев оглянулся, нашёл светящееся окно на втором этаже. Ему почему-то хотелось, чтобы Ваня подошёл к окну, махнул рукой, попрощался. Но нет, увидел он лишь, как бомжара поплотнее задёрнул жиденькие ситцевые занавески, отгораживаясь ими от мира суетного и безжалостного. И не знал, не догадывался замечательный следователь Зайцев, чем в это время занимается его гость.
А Ваня, поставив перед кроватью кухонную табуретку, положил на неё картонную шашечную доску, расставил шашки, собранные из разных комплектов и, сверяясь по бумажке, которую оставил ему Зайцев, начал разыгрывать партию между убийцей и его жертвой. И так уж получилось, что пришлось ему в этот вечер быть и тем, и другим одновременно. Опустил Ваня свою голову на свежую наволочку, уже когда в окне серел рассвет. И заснул со вздохом тяжким, но облегчённым и даже удовлетворённым.
А когда наступило утро и солнце поднялось над крышами домов, Зайцев помчался не в свои следственные камеры, кабинеты и коридоры, помчался он в общежитие, где, как ему казалось, уже измаялся от ожидания бомжара.
— Завтракал? — вместо приветствия весело спросил следователь.