Страница 40 из 40
Там за мостом осталось то, что я забыть не в силах,
Но также нету сил назад ещё раз посмотреть.
Я пуповину перегрыз, которая кормила,
И постарался всё спалить то, что могло гореть.
А за мостом лежит земля, простая и святая,
Весь день гортанная толпа под окнами кричит,
Остатки выщербленных плит песками заметает,
И солнце сыплет с высоты лохматые лучи.
Душе простор необходим, ей не важны границы,
Её решёткой оградить усилия пусты.
Ерушалаим и Москва, две древние столицы,
В душе вмещаются моей, бессмертны и чисты.
Мне приходилось много лгать по всяческим причинам,
И против воли усмирять начавшийся разбег,
Но на другой земле содрал я с кровью ту личину,
И на мосту мои следы впечатаны навек.
Теперь душа без скорлупы, её легко поранить,
Неосторожные слова опаснее, чем нож.
Она дрожит, обнажена, среди обид и брани,
Мне не даёт спокойно жить её больная дрожь.
Моя душа, зверёныш мой, нам надо так немного –
Покой и нежность тихих слов, прохладная ладонь...
Нас через долгие года вела сюда дорога.
Отбросим посох. Мы пришли. Зажжём в печи огонь.
ПРОРОЧЕСТВО
Над мельтешащей толпой
Голос возвышу размеренный –
Мир ваш, с рожденья потерянный,
Сгинет под снежной крупой.
Истинно вам говорю –
Всё это будет разрушено,
Втоптано, смято, задушено,
И не увидит зарю.
Рушатся грани стиха...
Боже, всё это припомни нам!
Стала в момент переполнена
Чаша людского греха.
Всё потеряли в пути,
Всё разбросали в беспечности,
Думая о бесконечности,
И трепыхаясь в сети.
Вижу, как падает лес,
Звук навсегда птичьей трели стих...
Улиц дуплистые челюсти
Сжаты на горле небес.
Вижу сквозь времени лёд –
Вязкой раскисшей дорогою
Счастье мое длинноногое
В грязной колонне бредёт.
Звёзды, сигналя в надир
Шалью сполоха холодного,
Взглядом ребёнка голодного
Смотрят на гибнущий мир.
Бросив дом с памятью лет
Под проседающей кровлею,
Дверь за собою закрою я,
Тщательно выключив свет.
ДОМ
Только снесли мой дом – небо вмиг опустело,
И не маячит в мареве серый тот силуэт.
И никому совсем нет никакого дела,
Что оскуденье памяти – худшая из примет.
Ветер несёт сквозь пыль скрип половиц в прихожей,
Вывезен хлам руин, но звук бесплотный жив,
И головная боль и холодок по коже
В тихий скупой рассвет, медленный, как прилив.
Где-то здесь во дворе ровно росла беседка,
Рядом гремела вечером рапсодия домино,
А иногда дрались, правда, отметим, редко,
Чаще толпой ходили с книжками и в кино.
Пыльное лето шло, сменяясь дождём и снегом,
Жаром от батарей грелся унылый быт.
И, начитавшись Купера, грезили мы побегом,
Кое-кто убежал, а после рыдал навзрыд.
Фабрики и дома, ребята из ремеслухи,
Пряжка-свинец и клёш, акация и сирень,
Смятый мундштук, "Прибой", песни и слухи, слухи,
И в ноябре и мае флагов косая тень.
Двери пинком открыв, я убежал оттуда,
Я поменял навеки город, страну, судьбу.
И развалился дом мой – треснувшая посуда,
Где мы варились круто, до синяков на лбу.
То не залить водой и не очистить пламенем –
Горестный и отчаяный выход из тупика,
Кто-то стоит во тьме в старом платочке мамином,
И мне сквозь годы машет, машет чья-то рука.