Страница 35 из 40
И красота прозвалась красотою,
и имени не избежало зло.
Генрих Натанович ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ
Я вырос в многонациональной стране, где все были граждане Советского Союза.
Я вырос в Москве, где все говорили на русском языке и все были атеистами.
Я знал о существовании каких-то отличных от других конгломератов людей – так уж довелось моей судьбе: конгломерат детей (в школах, в пионерлагерях), глухонемых, лилипутов (сейчас я не припомню, что это было, где они почему-то находились кучно, и не припомню, чем определялись мои визиты туда – наверное, с отцом), и меня они не пугали: сестра отца, которая одно время жила с нами, была глухонемая, а отдельные лилипуты не раз приходили к отцу как клиенты...
А вот евреи, или татары, или еще кто не воспринимались мною как отдельные конгломераты, и их другая национальность не воспринималась более, чем воспринималось то, что одни были высокие, другие низкие, одни были блондины, другие брюнеты, одни были близорукие, другие в очках – все были граждане одной страны, все говорили на русском языке, все признавали одного Бога – вернее, отсутствие такового...
Передо мною были широко открытые врата, на которых высились заманчивые призывы, за вратами открывались многочисленные пути, и все они были для меня доступны.
Так шла моя жизнь, пока судьба не опустила надо мной тяжкий свой молот и не отбросила меня в особый конгломерат, для которого все пути были отрезаны, а красочные призывы оказались фальшивками.
Как с этим жить, кроме сплошного отчаяния?..
Я был страстным книгочеем, но ничья мудрость мне не помогала.
Из этого безпутного тупика спас меня Федор Михайлович Достоевский – этот великий писатель, так не любимый евреями за злые и не всегда справедливые слова о евреях:
Не Бога я не принимаю – я только билет на вход в рай, купленный такой ценою, почтительнейше Ему возвращаю.
Это стало девизом всей моей дальнейшей жизни, усиленным впоследствии строками Марины Цветаевой:
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
……………………………………..
Алых губ моих отк
азом не тружу,
Прокаженный подойди – не откажу!
……………………
Никогда никому:
Нет!
Всегда – да!
Блещут, плещут, хлещут раны – кумачом.
Целоваться я не стану – с палачом!
Что было для жителей Советского Союза в 1941-45 годах самым важным, самым главным исходом? – Победа в войне.
Марина Цветаева написала так не потому, что одна из многих её ипостасей – слыть кабацкой, каторжанской царицей, как бездарно и мерзко её толкует в своем предисловии поэтоед Вл. Орлов (Лифщиц), а потому, чтобы в парадоксальном стиле утвердить абсолютную, безоговорочную свою заповедь: "никогда, ни с кем и ни за что" она не будет "целоваться с палачом".
И я этот ее завет принимаю полностью.
"Еврейский камертон" за 12 октября печатает интервью с сопредседателем российского центра "Холокост" Ильей Альтманом, недавно посетившим Израиль.
Тема интервью: "Судные дни прифронтовой столицы" (битва под Москвой сквозь призму "еврейского вопроса").
Он рассказывает об октябрьских днях 1941 г. в Москве, породивших страшную панику, бегство и эвакуацию более двух миллионов москвичей, и самое главное – вспыхнувший страстный антисемитизм, враждебность и насилие над евреями и едва не разразившаяся волна еврейских погромов.
Надо полагать, что Илья Альтман – еще достаточно молодой человек, чтобы в то время ему в Москве не бывать и самому ничего не видеть и не слышать.
Где же этот научный центр набрал таких материалов, чтобы выдавать отвратительную ложь за чистую правду?!
Я 17-го октября прибыл в Москву с Западного фронта – на другой день после самого "судного дня" 16-го октября – и почти до конца месяца пробыл в Москве, причем целую неделю мотался по городу, навещал друзей и знакомых, даже с заездом в пригородные места.
Москва не походила на готовящийся к сдаче город.
Похоже, что паника была спланирована специально сверху, иначе она не могла бы так сразу охватить весь город (насчет смысла этой паники у меня есть свои соображения).
За всю неделю я ни разу не услышал ни одного оскорбительного слова ни в свой адрес, ни в адрес евреев вообще.
Отметку, что я несколько иной – что я еврей, я получил в начале октября, находясь в Особых частях разведотдела штаба Западного фронта.
Мы размещались на верхнем этаже двухэтажного здания. Было время обеда. Вдруг раздался гул вражеских самолетов, шум взрывов бомб, с треском посыпались стекла из оконной рамы, полетела и сама рама.
Все сыпанули вниз, а я не спустился, пока не доел кашу.
Внизу кто-то из наших положил дружески мне руку на плечо: "А ты не похож на еврея..." – ? – "Ты не трус..."
...Каждый день в сторону Горького уходили колонны мобилизованных военкоматами. В конце месяца с одной из колонн зашагал и я.
Собралось нас четыре умника (двое евреев и двое русских), и мы забрались в какой-то грузовик, который нас подвез до фабричного поселка Лакино, где мы и решили поджидать свою колонну – чего ноги зря отбивать...
Пустили нас в женское общежитие фабричных ткачих. Расположились прямо в коридоре. Ночи две-три провели так. И поскольку я помещался в коридоре, то встречался и перекидывался словами не с одной женщиной.
Помню, одна средних лет ткачиха, член партии, между прочим, сказала: "А что нам? Сталинский килограмм хлеба у нас никто не отберет".
И ни одного попрека в адрес евреев я не услышал.
Ну, конечно, отдельные эксцессы могли повстречаться (если особенно покопаться в каких-то материалах, вплоть до расстрелов на месте: в столице было объявлено осадное положение).
О способности обывателя шушукаться и сплетничать приведу такой пример: 22 июля 1941 г. был первый налет на Москву немецких самолетов. На другой день уже можно было услышать: "Леваневский прилетал бомбить Москву".