Страница 15 из 40
Для нас поэзия – прежде всего созвучие, сопряжение звучащих слов и – через них – веществ, существ, миров. Китайские поэты достигают той же (или близкой) цели через сопряжение иероглифов, знаков. Поэтому китайская поэзия (а "страна поэзии" – одно из популярных самоопределений Китая) принципиально непереводима на семитские и индоарийские языки, в том числе русский. Она есть род не звукописи, но живописи. Это совершенно разные искусства, лишь по странному недоразумению называемые одним и тем же словом "поэзия". Да, китайская поэзия порою рифмуется, декламируется и даже поётся, но ведь не это составляет её внутреннюю сущность. Думаю, её лучше и называть по-китайски: ведь говорят же теперь: "тайконавт" – вместо "космонавт" или "астронавт"…
В лучшем случае, переводя с китайского, мы получаем некое подобие засушенной бабочки: форма вроде бы всё та же, те же крылышки, усики, лапки, но жизни, полёта там уже нет. "Однажды Лао Цзы приснилось, что он – бабочка и порхает среди цветов…" Собственно, всем переводчикам с китайского всегда снится один и тот же сон…
Создается впечатление, что подавляющее большинство современных наших поэтов: хоть старых, хоть новых (и молодых тоже), – пишущих вроде бы стихи, вроде бы на русском языке, занимается на деле "переводами с китайского". Должен оговориться сразу, что проблема неких фундаментальных отличий русской поэзии от "русскоязычной", которой по-прежнему всерьёз озабочены многие мои добрые (и не слишком) знакомые, поэты и просто стихотворцы, вторична и "мелководна". Пресловутая "русскоязычная" поэзия существует лишь потому, что в нынешних условиях беспредельного хаоса плюрализма и многопартийности нет согласного понимания того, какую систему ценностей и – соответственно – какую поэзию считать "русскими". Но искать сучок в чужом глазу, следуя евангельским заветам, можно лишь после того, как вынешь бревно из своего.
Именно поэтому пришлось обратиться к китайскому "зеркалу". Обозначенное некогда (см. "ДЛ", 2003, №1) "возвращение поэзии" в Россию, несомненно, состоялось. Пока ещё не в форме повсеместного общественного признания – но в форме пока точечного возрождения интереса к этому странному занятию. И это – важнейший симптом не только общекультурных, но и политических изменений в нашей стране. Повторю сказанное четыре года назад: "Как заметил один современный мыслитель, литература – род воинского искусства, и в этом ряду искусств: войны материальной (войны-деформации), войны душевной (войны-информации) войны духовной (войны- трансформации), – её воины занимают важнейшее, срединное положение. Не в доказательство, а в дополнение данной мысли приведу следующую цитату из Льва Гумилева (человека удивительной судьбы и сына двух поэтов, Николая Гумилёва и Анны Ахматовой): "Появились саги и поэзия скальдов – сравним плеяду арабских поэтов перед проповедью Мухаммеда и в его время. Или Гомер и Гесиод накануне эллинской колонизации... С движением викингов, противопоставившим себя оседлым и зажиточным хевдингам, связано возникновение скальдической поэзии около 800 г. И если суры Корана диктовал Аллах, то он диктовал их – поэту".
Поэт – и воин, и волхв, и пророк, и свидетель: избранный, лучший "сосуд человеческий". Он – герой в самом точном значении этого слова. У каждого времени – свои герои, а потому – свои поэты. Поэзия не всегда была мозгом, но всегда была сердцем своей эпохи. Грибоедов: "Я как живу, так и пишу: свободно и свободно". Но сам по себе факт такой слиянности жизни и творчества ещё ни о чём не говорит. Куда важнее уровень и качество этой слиянности (или, напротив, неслиянности). Сущность поэта и сущность его героя (образа личности) находятся между собой иногда в самых запутанных и невероятных отношениях. Полностью исключено лишь одно: этих отношений не может не быть.
Поэтому так важен, фундаментально важен для меня (впрочем, надеюсь найти здесь поддержку и понимание читателей) вопрос о том, образ какой именно личности воплощают собой герои современной поэзии и современных поэтов.
Так вот, должен сказать, что никакой "современной", а тем более "молодой" русской поэзии в этом отношении незаметно. Сплошное "повторение пройденного", освоение форм мировой и отечественной культуры – как правило, "естественно близких" по своему хронотопу нам, пребывающим "здесь и сейчас", но и не слишком близких тоже.
Сегодня отечественному и, само собой, зарубежному "городу и миру" всё активнее предъявляются "новые русские поэты" – на сей раз из числа не "детей Арбата", но "детей рыночно-сексуально-языковых реформ". И круг самых ярких представителей этой генерации, весьма близкий традиционной с 60-х годов критической "обойме", можно считать уже практически очерченным. Лекала те же, но люди другие, а значит и лекала всё-таки тоже другие.
"Так по списочкам и пойдём?.." А что делать, придётся. Заранее приношу извинения авторам и читателям, что упоминаю не всех, цитирую, возможно, не лучшее и не всех, кого упоминаю, цитирую. Но знание некоторых принципов вполне возмещает незнание некоторых фактов, а за то, что здесь представлены далеко не худшие из "обоймы" и далеко не в худших своих проявлениях, могу ручаться.
Всеволод ЕМЕЛИН:
Из лесу выходит
Серенький волчок,
На стене выводит
Свастики значок…
Не стесняясь светского вида,
Проявляла о бедных жалость,
С умирающими от СПИДа,
То есть с пидорами целовалась…
Лишь рвалось, металось,
кричало: "Беда!"
Ослепшее красное знамя
О том, что уходит сейчас навсегда,
Не зная, не зная, не зная.
Пришла пятилетка больших похорон,
Повеяло дымом свободы.
И каркала черная стая ворон
Над площадью полной народа.
Все лица сливались, как будто во сне,
И только невидимый палец
Чертил на кровавой кремлевской стене
Слова – Мене, Текел и Фарес.
"Молодой" – весьма условно. "Современный" – бесспорно. Как раз то самое исключение из правил. Практически "наш человек"; в прошлом, настоящем и будущем – активист НБП. Жестко и даже жестоко веселит "на злобы дней", но не только… Если бы еще петь умел, слушать бы всей Руси "нового Высоцкого". Но стихи – максимально "масочные". Не герои, а персонажи. Даже когда пишет вроде бы непосредственно про себя.
Кирилл РЕШЕТНИКОВ (он же Шиш БРЯНСКИЙ):