Страница 42 из 43
Золотисто здесь стало и розово:
Ветерок. Он под осень бывает.
Ветерок, ветерок, от которого
Сердце ослабевает.
Да и биться зачем ему? Незачем.
Заслужило оно благодать
Под крыльцом у цирюльника Чезаре
Розовым камнем спать.
1965
Иосиф БРОДСКИЙ
В Италии
Роберто и Флер Калассо
И я когда-то жил в городе, где на домах росли
Статуи, где по улицам с криком "растли! растли!"
Бегал местный философ, тряся бородкой.
И бесконечная набережная делала жизнь короткой.
Теперь там садится солнце, кариатид слепя.
Но тех, кто любили меня больше самих себя,
Больше нету в живых. Утратив контакт с объектом
Преследования, собаки принюхиваются к объедкам.
И в этом их сходство с памятью, с жизнью вещей. Закат;
Голоса в отдалении, выкрики типа "Гад!
Уйди!" на чужом наречьи. Но нет ничего понятней.
И лучшая в мире лагуна с золотой голубятней
Сильно сверкает, зрачок слезя.
Человек, дожив до того момента, когда нельзя
Его больше любить, брезгуя плыть противу
Бешеного теченья, прячется в перспективу.
1987
Евгений РЕЙН
Спичечный коробок
Приходи к "Флориану", когда стемнеет,
Слышишь, ветер с лагуны вовсю сатанеет.
То оркестр сквозь порывы играет Шопена,
Вот теперь и обсудим мы всё откровенно.
Лев читает нам книгу с невысокой колонны.
Лодки бьются о пристань и считают поклоны.
И последний прохожий пропал за Сан-Марко.
Начинается ночи немая запарка.
Видишь, купол над нами всё тяжеле и уже,
Флориановы тени во тьме разутюжа,
Ночь приходит из нашей с тобой половины.
На стене Арсенала Алигьери терцины.
Ты — из ближней могилы, я из давней мороки.
Значит, ныне сбываются судьбы и сроки,
Значит, призраки есть, как сказал Свидригайлов,
Это факт, а не выдумка бешеных файлов.
Рюмка граппы и чашечка черного мокко
Объявляют, что ты появился с Востока
Вместе с бледным рассветом, ленинградским загулом,
Вместе с давним дружком, косолапо-сутулым.
Так разделим священную дрожь алкоголя,
И ожог кофеина — на всё твоя воля.
Тут петух не споет, и сосед не заплачет,
Только школьник наш впрок твои рифмы заначит.
Перепутает строфы, перепробует строки,
На полях Елисейских нам хватит мороки:
Всё поставить на место, погрозить неумехам,
Плагиаторам и соглядатаям-лохам.
Веницейское время кончается скоро,
Адриатика ночью — что затычка простора,
Этот город — тупик, ну и слава же Богу,
Что не надо опять собираться в дорогу.
От собора, Пьяцетты и до Арсенала
Ровно столько шагов, что ни много, ни мало.
Так пойдем поглядим, если спросят — ответим,
Словно в том гастрономе — не будешь ли третьим?
Но, быть может, он нам и протянет монету.
Если что — мы заплатим, ведь бывает, что нету.
Но, похоже, он с нами вовек расплатился.
Так давно, далеко — даже голос расплылся,
Долетавший до нас. Помнишь озеро Щучье?
Там аукалось в соснах тройное созвучье.
Там с тобой мы брели по дороге на "будку".
Вот и кончилось лето по тому первопутку.
Вот и вспыхнул огонь на корме электрички.
Словно в тёмном углу обгорелые спички.
2002
Эти стихи Евгения Рейна я нашёл на могиле Иосифа Бродского 15 октября 2005 года, написанные от руки на листках из школьной тетради в клеточку. Бывают же такие совпадения, когда-то Женя Рейн и познакомил меня с Иосифом Бродским в далёком 1967 году, порекомендовав Бродскому почитать мои стихи. Теперь вот, на острове Сан-Мишель, на протестантском участке кладбища, среди разных монет, камушков, графоманских виршей я наткнулся на какой-то юной, похоже девичьей рукой переписанные стихи Евгения Рейна. Прочитал, и бережно там же оставил.