Страница 22 из 39
— Михаил Александрович Шолохов нам тоже советовал бороться против всякой скверны.
Зимянин пожевал губами и без всякого перехода сказал:
— Мы вас не выгоняем. Просто возраст пришел (я подумал, что почти все Главные до меня были старше и возраст аргументом не служил, когда их меняли или выгоняли).
— Мы вам предлагаем Научный центр в ВКШ или "Роман-газету".
Хотя я и ждал расправы, но все-таки это было неожиданно. Зимянин, наверное, это понимал и внешне примиряюще еще раз повторил:
— Мы вас не прогоняем, — затем предупредил.— не жалуйтесь только никому. Возраст пришел. Завтра позвоните.
Что мелькнуло в его голове: член ЦК Шолохов, или стоящие рядом писатели? Или прорывающийся во власть Черненко, проявляющий симпатию к "Комсомолке", ленинградский Романов, или однорукий сталинист, помощник Генерального Голиков?.. Не знаю.
Я и не собирался никому жаловаться. Хотя борьба за русское начало во властных и политических структурах для меня заканчивалась, никто не мешал пока мне осуществить ее в других местах.
Возможно, литературное поле было самым лучшим из них. Я соприкасался с ним уже почти двадцать лет, сам был его частью, многих писателей знал, со многими был толерантен, не допуская вульгарного отрицания или хамства (хотя иногда хотелось кое-кого послать и подальше. Да они и сами уезжали туда).
Мы стояли на виду у всех, с наполненными шампанским бокалами. Маленький, ершистый человечек уже решил (хотя я и понимаю, что у него были указания) мою судьбу. Я, с выработанной за многие годы выдержкой, размеренно кивал головой и уже думал о будущей неспокойной и опасной жизни. Так и завершался мой коммунистический, идеологический, издательский и газетный период жизни, вырубался комсомольский "вишневый сад" на виду у "литературной общественности". Правда, об этом еще никто не знал. Мне же не надо было уезжать за границу, чтобы соединяться со своим народом, и отныне я не был огражден от него своими внешними регалиями: Главный редактор, машина, "вертушка" и вот даже два, почти три года, так называемая "Кремлевка" (т.е. хорошие продукты по себестоимости), за которую было стыдно, но от которой никто не отказывался.
Отошел я от Зимянина спокойно. Подвыпивший поэт Володя Фирсов с главным редактором "Молодой гвардии" Анатолием Ивановым остановили меня у своего стола и предложили выпить за добрую беседу, которую видели все писатели:
— Мы любовались вами, двумя умельцами,— как всегда, прифыркивал Фирсов,— так внушительно вы стояли и говорили вместе. Власть всё больше уважает нашего брата.
Я покивал головой (...да, уважает...) и поехал в "Комсомолку", надо было очищать сейф.
Руслана ЛЯШЕВА ВКУС ЧЕЧЕВИЧНОЙ ПОХЛЕБКИ
Тут как-то увидела я: на улице чечевицу продают — и вспомнила библейское предание о первородстве, которое старший брат отдал младшему за чечевичную похлебку. Решила попробовать на вкус чудесное блюдо, купила. А что? С картошечкой, лучком и бульонными кубиками чечевичная похлебка получилась — пальчики оближешь.
Внезапно обнаружила, что вкус популярного кушанья сегодня для многих притягателен, только не в библейском, а в юридическом толковании. Ведь чечевица — это собственность, деньги; словом, капитал, а первородство, стало быть, — власть; и хоть слова изменились, связь между понятиями осталась прежней, одно обменивается на другое. Но эту парочку сладкой не назовешь, если воспользоваться рекламным слоганом; их взаимоотношения, скорее, — вечный бой, покой им только снится.
Особенно сильно скандалит супружеская пара: власть — "Она", капитал — "Он", — когда накатывает пятое время года, так назвал "горячую предвыборную борьбу" поэт, прозаик и журналист Константин Присяжнюк в фельетоне "Пятое время года" (Городской литературный журнал "Город". Тольятти, 2000, №2), описывая местный пейзаж и обобщая предыдущие баталии. Поскольку жанр фельетона автор назвал "заметками натуралиста", то и в описании он придерживается натурфилософской терминологии: "В природе чувствуется нагнетание оживления и расцветание суеты. Крыши начали свое периодическое движение набок. Проклюнулись, окуклились и одуплились первые кандидаты. Да-да, не удивляйтесь — кандидат, согласно последним научным данным, появляется на свет тремя способами. Кроме собственно рождения, широко используется еще метаморфоза и реинкарнация".
В Москве, на которую, как девятый вал, накатывает пятое время года — выборы в Государственную Думу на носу, способов появления кандидатов гораздо больше, чем в Тольятти; столица есть столица, но психология у владельцев чечевицы, похоже, везде одинаковая: "А за всем этим, в тишине и охраняемом спокойствии, обстоятельно выбирают себе кандидатов по вкусу величавые и неторопливые Большие Пацаны. Прикидывают, кому сколько дать и что потом при этом можно взять, кому объявить поддержку на словах, а кому на деле — и достоин ли кандидат вкладываемых средств в принципе, не начнет ли потом нахально отдирать справедливо присосавшихся инвесторов? Впрочем, упаси вас Бог выходить в полночь на болота... то есть, извините, лезть со своим исследовательским любопытством в дела Больших Пацанов. Есть у природы вещей вещи, которые простому натуралисту трогать не след".
Хороший, между прочим, совет! Чтобы им пренебречь, надо обладать немалой отвагой, и в этом "натуралистам" из "Новой газеты" (2003, № 50) не откажешь. Евгения Альбац упрекает московских Больших Пацанов за то, что те три года назад (президентские выборы) "стали апологетами и финансистами авторитарного режима, к тому же замешанного на системе советского КГБ". Авторитарная система, мол, "при всем ее, казалось бы, удобстве для крупных бизнесменов на самом деле жизнь им не упрощает, страховки от неопределенности не дает. Издержки при демократии — да, большие, но издержки при авторитаризме — тюрьма. При демократии денег чуть-чуть меньше, расходы на бюрократов и социальные нужды чуть-чуть (восхитительный пассаж! — Р.Л.) больше, но при авторитаризме — денег много, да в тюрьме они не к чему". Это иной жанр, нежели у поэта из Тольятти; здесь скорее плач Ярославны по Платону Лебедеву, директору группы "Менатеп" и четвертому человеку в ЮКОСе, "который сидит сейчас в Лефортове по делу девятилетней давности". Дескать, сколько ни имей чечевицы, а из тюрьмы с ней — с похлебкой! — до первородства не дотянешься. Ярославна собрала волю в кулак, отерла горючие слезы и не удержалась от укора Большим Пацанам: "Тем более, что олигархи сами им (обладателям "первородства".— Р.Л.) показали: деньги — это власть, а большие деньги плюс власть — это безграничная власть".
Ей вторит Юлия Латынина — ну, прямо хор плакальщиц, как в библейские и фольклорные времена, — и тоже убивается по страдальцу Лефортова; номера "Новой газеты" — 50 и 52. "Компания против бизнес-сообщества будет шириться", — пророчествует Ю.Латынина и даже, не к ночи будь сказано, поминает стихию: "Стихийное движение прокурорских масс", такой заголовок второй статьи. Она отважно ведет прямой репортаж "с болота", перечисляет все передряги, случившиеся с владельцами чечевицы, и упрекает силовиков, что у них большой аппетит, и так жалостливо живописует тяжелую долю Больших Пацанов, что можно расплакаться. Страдальцы, они еще "избранцев" (словцо Костантина Присяжнюка) не успели выбрать, а их уже беспокоят. Ой-ой! Может, пора создать Фонд помощи притесняемым Большим Пацанам? Пусть пенсионеры скинутся по десятке, посылали же они президенту России по 30 рэ, тут можно чуток снизить расценки и червонцем обойтись. Если 4 миллиона "пенсов" проникнутся Юлиной жалостью, то 40 млн. рэ будут обеспечены. Согласно Александру Македонскому, осел, груженный золотом, любой город возьмет. Лефортово неужели не уговорить за 40 млн. рублей? Да, быть того не может. Словом, неужели 40 млн. рэ не хватит на чечевичную похлебку? Тьфу! На поддержку чечевичной похлебки, то есть на поддержку поддержки чечевичной похлебки? Должно хватить. С такими деньжищами от народа Больших Пацанов в сортире не успеют замочить. Во всяком случае кто-нибудь из них да останется, он-то со своей чечевицей и завершит страду "пятого времени года" и двинет своего "избранца". Но предвыборное время летит с космической скоростью, не упустить бы Ю.Латыниной подходящий момент; пора-пора выходить к народу с инициативой насчет Фонда помощи.